НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПО ПОВОДУ «СЕМЕЙНОЙ ХРОНИКИ»

     Есть такие явления в литературе, которых действие простирается далеко за пределы цели, предположенной автором. Впечатления, возбуждаемые ими, не ограничиваются одною только сферою, но по той непрерывной связи, которая существует между жизнью и искусством, вызывают на размышление о самой жизни и часто служат новыми данными для решения спорных вопросов о действительности. К таким именно явлениям принадлежит всякое художественное изображение быта, которое носит на себе печать истины. Прибавим, что у нас в России, вследствие разнообразия и противоположности взглядов на настоящее и прошедшее, такое воззрение на изображения действительности имеет особенную законность. Оттого-то всякий раз, когда появлялись произведения этого рода, чувствовалась потребность объяснить их в том или другом смысле. Эта потребность до того настоятельна в наше время, что сам Гоголь, под конец своей деятельности, стал искать разгадки собственных творений, и его последняя, грустная книга была несчастною попыткою разрешить свои сомнения.
     Вот почему новая книга г. Аксакова не может и не должна произвести одно литературное впечатление. Будучи замечательным произведением искусства, она составляет в то же время такое явление, перед которым стоит задуматься мыслителю. Сверх того, она чрезвычайно важна по своему особенному характеру. Не говоря уже о том, что в каждой строке мастерского рассказа слышится голос правды, мы имеем еще ручательство самого автора за историческую верность его изображений. Это не повесть, не роман. Сохраняя всю прелесть художественного изложения, новая книга имеет все достоинство исторического документа. Автор не может быть подозреваем не только в намеренном, но и в невольном искажении своего предмета. Мы можем вполне положиться на его неподкупное свидетельство. Оно столь же мало подлежит сомнению, как и верность его мастерской кисти.
     Какие же выводы должны сделать мы из «Семейной Хроники» о той эпохе нашей истории, в которую доживала свой век допетровская старина наша? Постараемся вкратце очертить, по указаниям Хроники, тогдашний быт наш, материальный и нравственный. Начнем с первого, в котором, может быть, заключаются некоторые причины и второго.
     В материальном отношении Россия шестидесятых годов прошедшего столетия стояла еще на очень низкой степени благосостояния. Целые громадные пространства принадлежали государству почти без его ведома. Трудно там было оградить поземельную собственность от посторонних притязаний. Земля, уже прошедшая через руки нескольких владельцев, все-таки не избегала спора. Крепостные акты не укрепляли ее за приобретателем; тяжба, начатая дедом, едва оканчивалась внуком (стр. 11). В силу этой неопределенности владения, вследствие малой населенности некоторых наместничеств, были такие места в России, которые почти ускользали от надзора власти, и не одна народная вольница находила себе приют в полуазиатском Уфимском наместничестве: люди высших сословий, полудикая натура которых требовала разгула, безнаказанно разбойничали в отдаленной земле, откуда слух об их подвигах едва доходил до чисто-русской провинции (стр. 68). Понятно, что при таком положении дел страх внешней силы заступал место закона: обиженные склоняли голову перед обидчиком и, в довершение своего нравственного унижения, пировали с ним за одним столом, перенося похвальбу разбойника и поддакивая его шутам. Похищение людей, заключение в кандалы лиц совершенно независимых проходило даром (стр. 75). Относительно лиц подвластных было еще хуже: насилие могло заставить их нарушить самые священные отношения: ужас преступления переживал преступника, и долго после его смерти никто еще не смел восстать за нарушенное право (там же). Но пусть читатель не думает, что только в самых отдаленных краях молодого государства были возможны такие беспорядки. Не прибегая к другим источникам, в самой книге г. Аксакова мы видим, что и в ближайших к центру частях России произволу было широкое поле, хотя, конечно, здесь менее мог он разыгрываться. Герой рассказа переселяется в Уфимское наместничество: он бежит от ссор со своими соседями - участниками неразмежеванного владения (стр. 25); его управление основывается на одной силе, и нравственное воспитание низшего населения основано единственно на страхе материального принуждения. В лучшем своем подвиге, в освобождении несчастной женщины, Степан Михайлович Багров - силе противопоставляет силу же, к которой не присоединяется потом освящение закона. Такая среда не могла хорошо воспитывать нравственную сторону человека, и лучшие характеры носили в себе некоторую долю современной дикости. Со своим неподражаемым искусством, С.Т. Аксаков вывел перед нами два противоположные типа, которые, нам кажется, вполне подтверждают наше мнение. Не станем приводить факты из «Семейной Хроники». Все, без сомнения, прочтут это замечательное произведение, и с нашей стороны было бы слишком дерзко передавать в своих словах мастерский, удивительный рассказ автора. Сделаем лишь несколько замечаний, необходимых для цели нашей статейки. Страшен безнравственный человек «Семейной Хроники», но не его жестокие подвиги по преимуществу поразили наше внимание. Нас поразила смесь внешней мудрости с внутренней безнравственностью; хозяйственная распорядительность и справедливость к крестьянам в человеке, давшем полную волю страстям своим; наконец, благочестие в разбойнике. Как будто слышится что-то давно знакомое в этих рассказах, и перед нами восстает эпоха Грозного, с ее кровавыми преданиями и с заботливою управою. Кто знает, может быть, в другом быту, при других условиях, не так бы развилась страстная натура Куролесова, не ушел бы он в дикие степи, не набрал бы там опричнины! Но если безнравственный человек прошлого времени глубоко волнует душу, то вряд ли не сильнейшее впечатление оставляет другой образ - образ нравственного человека. Правда, по коренному свойству всякой неразвитой натуры, ярко выразились в нем все хорошие стороны его характера: сильно ненавидит он неправду, строго преследует он виновного, неподкупно его честное чувство; но какой страх он внушает всем его окружающим, как ужасен гнев его, как безнравственно легко его пробуждение после ярого припадка, заставившего его семью стремглав бежать из дома! Пусть читатель прочтет со вниманием (впрочем, иначе и прочесть нельзя) рассказ о добром дне этого человека. Все в доме удивляется доброму припадку. Обычный страх не скоро исчезает, радость вольному воздуху выражается робко и осторожно. Грустное впечатление производится этим нравственным образом. Но вряд ли еще не тяжелее будет заметить безнравственные средства защиты, которые грозный характер властелина оставляет подчиненной семье. Ложь - единственная ее оборона, и клевета отравляет самые святые отношения. Есть что-то условное в самых естественных связях, какое-то тайное соглашение на обман со стороны властелина и со стороны подчиненных.
     Такая картина неутешительна, и если бы мы считали все замеченные признаки нравственными недостатками одной России, даже в прошедшем, то, может быть, не решились бы сообщить никому наших выводов. Но ничто не ново под луною, и, бросая взгляд на историю Европы, мы замечаем там те же самые явления, с тем только различием, что там они произошли ранее и ранее исчезли. Меньшая дочь цивилизации, осужденная на долгую внутреннюю работу, Россия должна была перетерпеть эти общественные болезни и долее и позже. Но как Европа освободилась от нравственных недугов времен феодализма, так и наше отечество пережило тяжелую эпоху и, после колебания, твердым шагом пошло по пути просвещения. В самом деле, если взятый отдельно быт, изображенный г. Аксаковым, не имеет в себе ничего привлекательного; если не смотря на хорошие стороны действующих лиц его рассказа, с ними не всегда ловко читателю, при всем мастерстве изложения, при всем примиряющем посредничестве искусства; то, припоминая времена, предшествующие описанной эпохе, читатель отдыхает душою, и мысль его успокаивается. Переносясь в предыдущее столетие, мы встречаем в России те же недостатки, но размер их больше, и сфера действия выше. Еще в XVII веке те же самые явления происходили не на краю России, а в самом центре ее; противодействия злу было менее, и при всем сознании общественных недостатков, с большим трудом от них отделывалось общество. Его передовые люди, его двигатели, еще были заражены теми пороками, которые в половине XVIII века находили себе убежище уже вдали от глаз гражданского общества. Вспомним страшные записки Желябужского, рассказы Котошихина и многие обычаи допетровского общества, сравним передовых людей царствования Алексея Михайловича с дурным человеком «Семейной Хроники», и мы поймем, какой поразительный успех совершило общество. Но если от рассказов г. Аксакова мы перейдем к тем несветлым явлениям, которые подметили в настоящем быту наши современники, то вывод будет еще утешительнее. Современные нам наблюдатели заметили не столько грозного, сколько смешно-дурного. Безнравственные явления мельчают или прячутся, уступая нравственной силе. Вместе с этим, утешительные явления усиливаются в той самой прогрессии, в которой слабеют черные стороны. Много ли прежде находим мы светлых точек? А как их много в те два царствования, в которые происходит рассказ «Семейной Хроники»? Вспомним нравственный характер Ломоносова, гражданскую доблесть Державина…
     Откуда же идет целебное противодействие? Какие средства призвала себе на помощь нравственная сила общества, неуклонно направленная к прогрессу? - Не вдаваясь в излишние рассуждения, обратимся опять к рассматриваемой книге; спросим у нее, с какой стороны повеяло нравственным началом. На двух лицах по преимуществу останавливается внимание читателя, как на представителях нравственного начала в «Семенной Хронике». Оба эти лица - женщины: обстоятельство очень важное. Смягчительной женской стихии недоставало древней России. Ею мы обязаны тому благодетельному перевороту, который ввел нас в общую семью народов. Не распространяясь о последствиях, этой важной и счастливой перемены, мы спросим только у любителей старины: был ли возможен храбрый и благородный поступок Прасковьи Ивановны Куролесовой в XVII веке? Сомневаемся, чтоб ответ мог быть утвердительный. Как бы ни указывали нам на примеры двух-трех женщин, промелькнувших в древнем периоде русской истории, мы все-таки не можем допустить подобной деятельности женщины в сфере частного быта. Но еще интереснее в этом отношении характер другого женского лица «Семейной Хроники» - невестки Степана Михайловича Багрова, Софьи Николаевны. Эта замечательная женщина внесла новый элемент в семью своего мужа. Свято соблюдая семейные отношения, она не утратила перед лицом власти своего достоинства. Среди общей радости семейства после того, как прошел припадок гнева Степана Михайловича, она одна чувствует обиду там, где другие видят только одну беду, не понимает, чтобы можно было спокойно и весело подойти к оскорбителю, не сознающему нанесенного им оскорбления. «Никакие просьбы, говорит автор, не могли ее заставить так скоро броситься к вчерашнему дикому зверю» (стр. 31). Ее полное достоинства поведение вынуждает уважение свекра, и он, к всеобщему удивлению, сам делает первый шаг к примирению. И везде эта женщина является с тем же высоким и привлекательным характером, невольно вызывающим сочувствие. Еще девушкой, едва оправясь от тяжких преследований мачехи, она находит в себе силы, чтобы заботиться об умирающем отце, воспитании братьев, и только что окончив первый подвиг, переходит к другому: выйдя замуж, она воспитывает нравственно своего мужа и содействует его умственному образованию. Но что же дало ей силы для такого трудного и честного поприща? Автор сам показывает нам источник ее нравственного мужества: Софья Николаевна была одарена сильной страстью к просвещению; образуя своих братьев, она сама выучилась по-французски, знавала многих замечательных людей и была в переписке с Новиковым. Такое указание - есть драгоценность в книге, изображающей общественные нравы. Так вот в чем разгадка замечательного характера, вот что помогло ему стать выше всей окружающей сферы и возвысить ее до себя в некоторой степени. Две причины лежат в основе его нравственного развития: в одной стороны, это - стремление к европейскому просвещению, сношения с замечательными людьми России и иностранными путешественниками; с другой, это религиозное убеждение, которое одно могло вызвать переписку со знаменитым двигателем русского образования. Сношения с Новиковым нам кажутся очень важными в этом случае. Новиков, до сих пор еще неоцененный вполне, достоин изучения не только как один из подвижников на поприще просвещения: в нем выразилось и другое замечательное направление. Его сознательное благочестие было, конечно, одним из сильнейших средств нравственной переработки для всех людей, которые к нему приближались. В нем рядом с религиозным чувством была религиозная мысль. - Итак, вот что помогло России допетровской развиться нравственно после могучего материального развития: это - то знамя общечеловеческого просвещения, под которым шли все без исключения лучшие люди того времени. Нельзя также не обратить внимания на то, какие из действующих лиц «Семейной Хроники» наиболее поддались просвещенному влиянию Софьи Николаевны. Это были лучшие члены изображенного семейства. Сам Степан Михайлович, которого нравственный характер часто привлекательно действует на читателя, чувствует особенное уважение к своей невестке, поклоняется ее уму и образованию. Предание об Орфее тут невольно приходит на память. Таким образом, в правдивой книге г. Аксакова мы видим, что все доброе, все нравственное, сознательно или бессознательно поддается притягательной силе просвещения.
     Скажем еще несколько слов в заключение. Пройдет несколько лет, и если эти сроки попадутся кому-нибудь на глаза, они, может быть, будут прочтены не без удивления. В самом деле, выводы в пользу дела столь очевидного и ясного должны бы быть совершенно излишни. Но видно России суждено во всех отношениях представлять совершенно особенное развитие. Оттого-то и любовь к национальному, родному выразилась у нас исключительным образом. От законного требования народного самосознания, преемники Шишкова пришли к национальной исключительности, забывая, что против нее-то и бились лучшие люди времен прошедших. Конечно, вопрос далеко не поставлен с такою откровенностью, но не есть ли исключительность - искание в одном народе, как бы высок он ни был, полного выражения всех сторон человека, венца человеческой цивилизации? Нечего и говорить, что такое направление могло возникнуть только в эпоху самых первых попыток исторической разработки; но оно ищет себе подкрепления в истории, и потому-то всякий новый исторический документ, который может бросить свет на дело, составляет явление важное. Книга г. Аксакова, в которой старинный быт наш воскрешен со всею силою необыкновенного дарования, есть поэтому столь же отрадное явление и в этом отношении, как и в отношении чисто литературном.