ПРЕДИСЛОВИЕ

     Ни в чем, быть может, не сказывается в такой мере политическое невежество нашего soi Lisant консервативного лагеря, как в продолжающейся доселе непримиримой вражде его к суду присяжных. Такое самодовольное невежество и откровенное игнорирование первых элементов государствоведения, встречается не только среди консервативных публицистов, - вопреки своего наименования требующих коренной ломки учреждений для возвращения вспять и потому, справедливо названных еще Ю.Ф. Самариным «революционными консерваторами», но и среди государственных людей того же лагеря.
     Типичным представителем их может служить один из рьяных поборников архаического института земских начальников покойный член Государственного Совета А.А. Татищев. Судя по тому восторженному панегирику, который поместил после его смерти неподражаемый porte-voix его политического салона, издатель Гражданина кн. Мещерский, Татищев был истый его идеал «мужа совета», чуждый всяких корыстных побуждений, но чуждый также и теории, т.е. азбуки государственных знаний.
     До чего простиралось невежество А.А. Татищева можно судить по следующему образцу. Будучи Пензенским губернатором, он, в одном из своих отчетов 80-х годов открыто выступил даже против, введенного Судебными Уставами, института судебной защиты по уголовным делам.
     «В делах уголовных, писал наивно смелый критик Уставов Александра II, потребовалась необходимость водить особых защитников. Чтобы предоставить обвиняемому средства к оправданию, как будто (!) сами судьи должны быть менее заинтересованы в справедливом решении и не от них зависит принять все средства, чтобы оправдать невинного и не оставить безнаказанным злодея». Вот до какого детского лепета можно договориться при обладании чистой души и «боярских» манер, как удостоверял кн. Мещерский, но без элементарных сведений по государственным наукам! Консерваторы водятся везде, но - скажите на милость! - где вы встретите такого наивного и отсталого государственного человека, который в конце XIX столетия стал бы возражать, тоном институтки, против необходимости судебной защиты?!
     В тех же низинах невежества в соединении со старым крепостническим предрассудком берет начало и продолжающаяся доныне непримиримая вражда ретроградов к суду присяжных. Еще на днях кн. Мещерский метал свои театральные громы против суда присяжных, как учреждения революционного, вызывая тысячный раз тени Робеспьера и Марата и т.п. пугала. Ничего не забывшие и ничему не научившиеся крепостники при этих благонамеренных разглагольствованиях упускают из виду одно, что законодательство эпохи великой французской революции ввело не только суд присяжных, но также и гласность, устность и прочие гарантии правосудия, без которых немыслим современный процесс. Что ж? И эти гарантии прикажете уничтожить в виду их неблагонадежного происхождения?
     Что в частности суд присяжных, благополучно существовавший до французской революции в Англии в течение 5,5 веков, ничего анти-монархического в себе не заключает - это явствует из того, что такой общепризнанный столп легитимизма, как Калонн, вдохновитель и наперсник эмигрировавших принцев крови, приветствовал введение в 1792 году суда присяжных революционным правительством. Этот принципиальный враг революционного движения имел достаточно исторического смысла, чтобы понять историческую и юридическую необходимость суда присяжных; чтобы сказать, что «суд присяжных - единственное прочное и благотворное установление из всех созданий национального собрания». А так как трудно быть plus royaliste gue le plus royaliste, то пора бы усвоить и нашим ретроградам истинный смысл истории суда присяжных.
     Но у наших доморощенных антагонистов суда присяжных, - введенного не путем революционного переворота по инициативе самого правительства, - есть свои специальные счеты с судом присяжных. Во-первых не нравится им в суде присяжных присущий ему дух равенства и человечности, в котором они видят отражение «теоретических» и «чужестранных» начал знаменитой декларации прав. Но как справедливо указывает знаток истории государственных учреждений, бывший профессор Московского университета М.М. Ковалевский, «повсеместное усвоение принципов 1789 года само по себе уже ручается нам за то, что принципы эти были не простыми теоретическими замыслами, а, наоборот, вынесенными из жизни убеждениями. Философские абстракции, воспринятые в тексте конституции, не становятся от этого частью нашего сознания. Чтобы сделаться ею, она должна отвечать существенным потребностям общества, всеми чувствуемой, хотя бы и смутно сознаваемой необходимости».
     Другой повод вражды крепостников к суду присяжных еще острее и лежит в зарождении его в ту ненавистную для наших реакционеров освободительную эпоху 60-х годов, о которой они доселе не могут иначе говорить, как со скрежетом зубовным. Чтобы показать до чего и доныне доходит чудовищно-патологическое злопамятство крепостников «за обиду», нанесенную дворянам в освободительную эпоху, приведем длинные слова их патентованного глашатая.
     «В 1861 году, писал Гражданин, в русской жизни произошла страшная катастрофа, если хотите гораздо более страшная (sic), чем извержение вулкана или землетрясение. Вся Россия оказалась, продолжает кн. Мещерский уже в тоне кликушей, если можно так выразиться, опрокинутою вверх ногами. Если уподобить все государство огромному железнодорожному поезду, который мчится на всех парах к своей провиденциальной (sic) цели, то 19-го февраля 1861 года этот колоссальный поезд потерпел крушение (это по случаю-то лишения горсти помещиков-тунеядцев права снимать последнюю рубашку с миллионов мужиков и драть их немилосердно!). В этот день, продолжает бредить кн. Мещерский, локомотив, представляющий в поезде самую главную силу, которая все приводит в движение (это душевладельцы-развратники то приводили все в движение!) - локомотив низринулся в пропасть, увлекая за собою все вагоны один за другим. Главный устой русской жизни - крепостное право, на котором все зиждилось и которым все определялось - этот устой вдруг рухнул, рухнуло вслед за тем и все, что на нем держалось. Между прочим рухнули и старые суды, жившие и действовавшие единственно в обстановке крепостного права и без него совершенно не мыслимые».
     Любопытно бы узнать у этого беснующегося, при воспоминании о 61-м годе, своеобразного «сказителя» с девизом «не любо не, слушай», как же до сих пор уцелела Россия. Если крепостное право было в России Все и если отмена его то же, что крушение поезда со всеми вагонами? Впрочем, тут дело не в лишенной человеческого смысла гиперболе, а в неугасимой ненависти ожесточенных крепостников, не могущих доныне говорить без конвульсий о святом, великом «19 февраля», в который, по выражению академика Пекарского, «всякий честный человек переживал счастливейшую минуту жизни».
     Если сердца крепостников доселе, спустя три давности, переполнены непримиримой злобы к «19 февраля», то, как же могут они относиться иначе, как с ожесточенною враждою, к одному из великих продуктов великого дня 19-го февраля - к суду присяжных? Могут ли примириться с ними эти нравственно искалеченные эпигоны крепостного режима, привыкшие относиться с полным равнодушием к окружающей жизни и видеть в удовлетворении личных вожделений привилегированной горсти назначение общественных институтов? Могут ли эти «друзья своих интересов и враги общего блага», по выражению В. Белинского, эти невежды и отчаянные рутинеры-крепостники - «Чье сердце не смущал гонимых братьев стон, кому законом был отцов его закон», примириться когда-нибудь с таким, благодетельным для народа и страшным для привилегированных «героев преступления», институтом, как суд присяжных? - Нет, никогда!
     Это хорошо понимал, прекрасно изучивший свою среду, просвещенный князь Одоевский, указавший в известной записке своей (Русский Архив 1895, № 5), поданной Царю-Освободителю, где справедливо указывает, что наиболее образованные дворяне, так много сделавшие для освобождения крестьян, вполне сочувствуют 19-му февраля, и не имеют «ничего общего с помещиками, привыкшими с детства к полной праздности, к удобству при надобности в деньгах выжимать их из крестьян, брать любую женщину в любовницы и т.п.»; что крепостнические тенденции не переведутся у нас до тех пор, пока «не переведется поколение, испытавшее на себе лично сладость крепостного права».
     Наряду с этими принципиальными, непримиримыми врагами суда присяжных, встречаем других, которые частью по школьной рутине и узко-бюрократическому «умоначертанию», частью по соображениям сметливого оппортунизма то подают руку суду присяжных, то отнимают ее.
     Когда в начале 60-х годов была сделана первая брешь в дореформенной всепроникающей бюрократической системе, которая, по иронической характеристике Каткова, была «все во всем» и чуть не претендовала на предикаты божественного всемогущества, - пришлось бюрократам примириться с необходимостью суда общественной совести, суда присяжных.
     На что уж, казалось, был непоколебим в своей вере в единоспасающую силу бюрократической опеки известный министр юстиции граф В.П. Панин, - но и этот яркий представитель дореформенной бюрократии, с глазу на глаз афишировавший свою готовность менять «убеждения», по приказанию свыше, - и он не выдержал! - Во время апогея либеральных веяний, в 1862 г. граф Панин собственноручно подписался под мнением Государственного Совета и необходимости введения в России суда присяжных, того самого «революционного» суда присяжных, за предложение которого он способен был, по словам цензора Никитенко, упечь смельчака, как за государственное преступление или бред сумасшедшего, в крепость или сумасшедший дом». Граф Панин открыто заявлял, что неоднократно подписывался под мероприятиями, которые считал, по убеждению, не согласными с интересами России (см. дневник Валуева в Русской Старине1891, № 11, стр. 115).
     Покладистый граф Панин и его единомышленники временно сдались, когда это казалось выгодным для их карьеры, но разве старая вековая бюрократическая система не должна была, при первых же промахах новых преобразованных учреждений, мнимых или действительных, снова поднять голову и обнаружить стремление отвоевать назад если не все, то возможно, больше?
     Люди рутины и самомнения, люди с негодованием отвергавшие критику своих действий со стороны общества и всегда готовые с беспощадною суровостью подчеркивать самомалейшее и вполне естественные промахи общественно-государственных учреждений, не могли не ухватиться - одни со злорадством, другие по малодушию и близорукости, - за кажущиеся или действительные ошибки суда присяжных, земского, городского, университетского самоуправления, чтобы убедить себя и других в прелестях вездесущей спасительной чиновничьей опеки.
     В сущности, тут ничего не было ни удивительного, ни неожиданного. Дальновидные и искренно убежденные либералы, как А.М. Унковский, еще в 1862 г. в разгар «либеральных фиоритур», по выражению его друга М.Е. Салтыкова, писал в «Современник», по поводу опубликования либеральных основных положений судебной реформы: «Когда еще только начинались первые реформы, говорил испытанный и не мало претерпевший общественный боец освободительной эпохи, мы с детским простодушием воображали, что они могут в один миг изменить самые основы нашего быта. Мы верили в магическую силу слов… Но горький опыт показал нам совершенную несбытность наших надежд, показал, что изменение потребностей не имеет ни малейшего влияния на изменение самых основ… Не смотря на провозглашение новых начал, старое продолжает существовать по-прежнему и даже иногда показывает явное намерение уничтожить ненавистные ему учреждения и низвести их на степень словесных упражнений» и т.д.
     Органическое недоверие и вражда старого бюрократического начала к суду общественной совести всегда более или менее существовало, отчасти проникая и в судебное ведомство. Чем более, однако, наша магистратура знакомилась с бесчисленными преимуществами суда присяжных, тем более он делался дорог для ревнителей судебной правды. Но старые бюрократические традиции слишком глубоко сидят в наших чиновниках, чтобы от них могли скоро отделаться все чины судебного ведомства. Нужно время. Подождать еще немного! Припомним, что всего каких-нибудь сорок лет тому назад, русский народ - был юридическою фикцией и что по официальному миросозерцанию, «Россия, как удостоверяет П.А. Валуев, кончалась XV классом».

Г.Д.
Москва, 6-е декабря, 1895