ПРЕДИСЛОВИЕ.

     Товарищи обратились ко мне с просьбой написать предисловие к новому русскому переводу «Аграрного вопроса» К. Каутского. Я боюсь, как бы статья, написанная мною по этому поводу, не была понята неправильно. Книга Каутского в моей рекомендации не нуждается, и мои критические замечания не могут умалить значения этой работы для нас и по настоящее время. Я полагал бы, что предисловие следовало писать лицу, более компетентному, и только то обстоятельство, я сказал бы, печальное обстоятельство, что после старого дореволюционного издания русский перевод выходит лишь ныне, на шестой год аграрной революции в России, оправдывает появление моего предисловия. При таком слабом интересе коммунистов-теоретиков к теории аграрного вопроса эта моя затея все-таки более или менее извинительна.
     Работа Каутского имеет свою историю. Каутский с этою работою вступил на новую арену, для которой в его предыдущих работах никаких особых предпосылок не найти. Германский партейтаг в 1894 году заинтересовался аграрным вопросом; по его поручению был выработан для следующего, Бреславского, Съезда проект аграрной программы, которую, между прочим, отстаивали А. Бебель и В. Либкнехт. Проект был отвергнут, как оппортунистический, и так как против него выступал во имя ортодоксального марксизма К. Каутский, то партиею ему поручено было разработать вопрос теоретически. Так, в 1899 г., появилась книга Каутского об аграрном вопросе, которая долгое время признавалась единственною ортодоксальною программою марксистов по аграрному вопросу вообще, тогда как написанная по тому же поводу книга Давида (кстати сказать, тоже «случайного теоретика» аграрного вопроса, а по профессии учителя классической гимназии) вокруг себя сплотила всех ревизионистов. Неужели Бебель и Либкнехт-отец тогда были менее революционны, чем Каутский? За Давидом ведь ни один из них не пошел. Нет, они своим революционно-классовым чутьем были дальновиднее Каутского, но теоретически они были слабее его и не нашли верного пути. А точка зрения Каутского, как бы революционно-ортодоксальна она ни была на первый взгляд,— оказалась антиреволюционною в самом своем существе.
     Девяностые годы прошлого столетия вообще являются эпохою в истории человечества, до сих пор недостаточно исследованною и оцененною. Мы в средине девяностых годов отмечаем массу чрезвычайно важных симптомов революционной эпохи: в городах расслоение масс на революционное крыло, с одной стороны, и на крайне правое, антисемитское, с другой. По отношению к деревне это является началом широкого движения официального мира всей Европы в пользу выкупа части имений и платного наделения этою выкупленною землею крестьян. Такие законы о выкупе земли были изданы, начиная с 1897 г., в Ирландии, Дании, несколько позже в Англии, Шотландии, Испании, Голландии. Автор итальянского проекта (кстати не сделавшегося законом) от 1897 г., экс-министр Луцати сам указывает, что его проект послужил образцом для целого ряда законов других стран (значит были дипломатические сношения по этому поводу!), а со слов того же Луцати можно заключить, что именно от Италии исходила инициатива настоящей международной пропаганды выкупа земли. Если сопоставить эти факты с революционным чутьем Бебеля и Либкнехта, то получается основание для заключения, что постановление Бреславского (Уезда было крупною ошибкою по отношению к крестьянству, и что эту ошибку на много лет увековечила работа К. Каутского. И только т. Ленину в его работах и лозунгах, а вслед за тем нашей революции 1917 г. суждено было освободить рабочий класс от пут, наложенных на него этою ошибкою.
     Не является ли такая оценка работы Каутского полным отрицанием значения работы? Нет, нисколько! Сильная сторона работы Каутского заключается в верном изложении и в хорошей популяризации теории земельной ренты Маркса, главным образом, в отделе V его работы: «Капиталистический характер современного сельского хозяйства». Без ясного понимания существа земельной ренты, как ее излагает Маркс, никакого понимания аграрного вопроса быть не может. Правильное и глубокое понимание земельной ренты, напротив, открывает и разъясняет пред нашими глазами тайны, казавшиеся нам до того недоступными и непонятными.
     Вторая заслуга Каутского заключается в том, что он на основании теории Маркса и его словами показал нам, что и сельское хозяйство, деревня, имея свои особенности, следует в общем тем же законам развития, что и городская промышленность. Каутский ставит себе задачу: «исследовать вопрос — овладевает ли капитал сельским хозяйством и как он этого достигает, вносит ли он переворот в сельское хозяйство, делает ли он старые формы производства и собственности несохранимыми и вызывает ли он необходимость новых форм». Вот почему работа К. Каутского имела столь революционное значение как раз для нас в России. Если вспомнить, как в девяностых годах у нас шла горячая борьба между народниками и марксистами относительно судеб деревни, то станет всякому понятно, что определенный вывод Каутского о будущем крупного, капиталистического сельского хозяйства по сравнении с мелким, т.е. с крестьянским вообще, означал один лишний, и при том самый веский, довод в пользу марксистов—против утопий народников.
     Но то, что пока было революционирующим учением для России, оказалось не таковым для Германии и прочих стран Европы. Из самой постановки вопроса Каутского, приведенной мною выше, видно, что Каутский поставил свою задачу в первую очередь чисто экономически. Побеждает ли капитализм в сельском хозяйстве и приводит ли он неминуемо к иным формам производства и собственности? Это та же постановка вопроса об экономическом созревании городской промышленности для социалистической революции, на основании которой ныне Каутский не только для России, но и для всей Европы, кроме лишь Англии, дает отрицательный ответ. Эта слишком общая и чисто экономическая постановка вопроса привела Каутского неминуемо и к неправильному подходу к вопросу и к неправильным приемам его разработки. Если законы развития уже одинаковы для города и деревни, то в Германии, где 50% населения уже относится к городу, с точки зрения революции, можно с некоторым пренебрежением относиться к крестьянству. Это мнение и подкрепляет книга Каутского, и мы знаем, сколько трудов стоило, пока, — лишь чрез 3 года после начала революции 1917 г., — на II Съезде Коминтерна были приняты известные тезисы по аграрному вопросу, и я бы прибавил, приняты, но почти нигде, кроме России, пока не проведены  целиком в жизнь.
     Аграрный вопрос по существу является вопросом о существовании человека. Но эта азбучная истина легко забывается человечеством, и Каутский в своей работе по отношению к капиталистическому обществу, напр., правильно объявляет, что «промышленность является решающим способом производства и от ее состояния больше, чем от состояния земледелия, зависит благосостояние всего населения. Капиталистическое общество может, без вреда для его благосостояния, принести сельское хозяйство в жертву промышленности — см. Англию. Обратная процедура приводит к упадку и промышленности и сельского хозяйства". Недаром и наука политической экономии развитого капиталистического общества ограничивается почти одним исследованием промышленного капитализма. Только голод,—а лишь война и революция может привести к голоду в буквальном смысле слова и часть буржуазии,—напоминает старую истину о том, что вопрос о хлебе является (по крайней мере, пока) вопросом о земле.
     К. Маркс исследовал развитие капитализма не только в сфере промышленности он, исходя из теории Рикардо о земельной ренте, положил основание для пролетарской науки политической экономии вообще. Но свою работу по аграрному вопросу он оставил не законченною. Продолжатели Маркса шли прямолинейно, но разными дорогами: одни, ортодоксы, просто переносили схемы промышленного развития на сельское хозяйство, не углубляясь вовсе в особенности сельского хозяйства. От этого, — хотя и робко, - предостерегает уже Каутский. Но еще более опасным оказался другой прямолинейный путь: просто отказаться от всякой попытки объединения теорий о деревне и городе.
     Каутский ищет примирения этих двух путей: «Нет сомнения, и это мы признаем a priori доказанным, что сельское хозяйство развивается не по тому же шаблону, как промышленность; оно следует собственным законам. Но этим не сказано, чтобы развитие сельского хозяйства составляло противоположность развитию промышленности и с последним было несоединимо. Мы надеемся показать, что они оба стремятся к той же цели, если их рассмотреть не изолированными, но в виде общих звеньев совокупного процесса».
     Основным вопросом является здесь вопрос о «превосходстве крупного или мелкого производства». Хотя Каутский и предупреждает, что Марксова теория капиталистического производства не ограничивается формулою: «вытеснение крупным производством мелкого», но 9/10 теоретической части его работы как раз посвящены этой теме. И тут как раз появляются и у Каутского те недостатки, которыми отличается более или менее вся марксистская литература по аграрному вопросу.
     Во-первых, исследовать вопрос о преимуществах того или иного способа производства необходимо с точки зрения определенного класса. И если буржуазный ученый или политик доказывает то, что в Ирландии, Англии и т.д. мелкое производство вытесняет крупное, то он обыкновенно и рассматривает вопрос с точки зрения класса землевладельцев: интерес последних получать побольше земельной ренты, и так называемая «голодная рента» полупролетария или парцельного хозяйчика может наиболее соответствовать этому его интересу. Капиталист с точки зрения прибыли может, заменяя сельскохозяйственную машину дешевым рабочим, достигнуть лучших результатов, как раз благодаря регрессу техники. Пролетарский же писатель должен всегда иметь в виду интересы труда. Он всегда спрашивает, которое производство более всего удовлетворяет интересы рабочего класса. Эта точка зрения Каутскому, конечно, не чужда, но он ее последовательно не проводит. Маслов же, хотя и правильно отмечает, что вся аргументация статистики в пользу перевеса мелкого производства над крупным потеряла бы значительную часть истины, если бы в мелких хозяйствах не происходило развитие производительных сил в такой же мере, как и в крупных, тут же забывает, что Маркс к производительным силам страны относит и рабочего, ибо он, Маслов, степень развития производительных сил оценивает только по количеству продукта.
     Во-вторых, при сравнении успехов крупного производства с мелким сопоставляют обыкновенно вещи несравнимые. Если мы говорим о крупном производстве в промышленности, то мы под этим словом понимаем машинное, фабричное производство, а вовсе не мануфактуру, и противопоставляем ему как мелкое производство — ремесло или кустарный промысел. В земледелии у нас еще рано говорить о фабричном производстве, за исключением разве отдельных, исключительных хозяйств. Но для сравнения не годятся исключительные случаи, а необходимы типичные явления. В земледелии и в сельском хозяйстве вообще крупное производство пока соответствует мануфактуре.
     Признаком фабрики является центральный мотор и машины-орудия. В сельском хозяйстве имеются уже последние, в виде достаточно длинного ряда сельскохозяйственных машин, но нет единого центрального мотора, вопрос о котором здесь разрешится лишь с широким применением электричества. По всем данным, значит, мы можем сказать, что в сельском хозяйстве мы находимся пока в мануфактурном периоде. Эту мысль мы находим уже и у Маркса, когда он (Капитал, I, стр. 324) говорит «о том виде крупного земледелия, которое по своему типу соответствует мануфактурному периоду, существенно отличаясь от крестьянского хозяйства лишь массою одновременно применяемых рабочих и размерами концентрированных средств производства». А всем известно, что в этой стадии с крупным, т.е. мануфактурным производством (особенно при дешевой рабочей силе) с успехом конкурирует кустарный промысел, т.е. в данном случае крестьянин. В этом отношении я могу, между прочим, отослать к «Русской фабрике» Туган-Барановского.
     Этот второй момент упускается из виду марксистами в полемике с ревизионистами о преимуществах того или иного производства. Таким путем приходят к чересчур мрачному взгляду на будущее крестьянства и ждут, смотря по направлению мысли с нетерпением или терпеливо, того дня, когда последний крестьянин сделается пролетарием, и сельское хозяйство, также созревшее для социализма, одновременно с крупной промышленностью мирно и чинно перейдет к социализму. Ревизионисты же, стоящие на противоположной точке зрения о безусловном преимуществе мелкого производства, т.е. крестьянского хозяйства, отказываются от самой мысли о революции, ибо они оценивают крестьянина только, как ярого фанатика собственности, антиреволюционера.
     Еще одним упущением грешат обыкновенно аграрные теоретики: они основывают свои выводы слишком часто на итоговых цифрах статистики. А между тем статистика дает нам лишь голые цифры с недостаточною характеристикою каждого из явлений. Каутский сам признает это, но в общем сам лишь поверхностно разбирает эти цифры (см. VII, а — «данные статистики»), в чем его с известным основанием упрекали его противники. В этом отношении образец тому, как обращаться с цифрами и как их критиковать, дает последняя и неоконченная теоретическая работа т. Ленина по аграрному вопросу: «Новые данные о законах развития капитализма в земледелии, выпуск I: Капитализм и земледелие в Соединенных Штатах Америки». Т. Ленин убедительно показывает, как мало пригодны цифры по одному количеству земли на хозяйство и что эти цифры могли бы быть признаны годными, если подразделить каждую группу на 2—3 подразделения по количеству применяемого наемного труда. Кроме того, говорит т. Ленин, статистики должны бы поинтересоваться, из каких классов и групп набираются те жители, которые с каждым годом больше удирают в города. Но таких цифр нет.
     Все эти возражения прямо напрашиваются, когда Каутский в своем «введении» приводит сомнения, возбуждаемые В. Зомбартом против применения теории Маркса к сельскому хозяйству, основываясь на нынешнем состоянии исследований по вопросу о преимуществах крупного производства». Каутский на это ограничивается возражениями, исходя от «занимающего полит, экономию уже более сотни лет вопроса», «выгоднее ли крупные или мелкие имения», т.е. он остается на той же почве, как и вся буржуазная политическая экономия и таким способом хочет решить вопрос о неизбежности социализма. Единственная поправка, которую он тут же вносит, сводится к тому, что «не следует обозревать одно сельское хозяйство отдельно от совокупности общественного производства». Эта мысль совершенно верна, как оно видно из исследований Маркса, но для того, чтобы развить эту теорию на почве чисто экономической, необходимы совсем иные данные, чем были и, как показал т. Ленин (см. выше), вообще могли быть в распоряжении Каутского. Каутский к основной теории Маркса по аграрному вопросу, не доведенной до конца, прибавил, собственно говоря, лишь публицистический материал. Но в этом случае он мог прийти к доподлинно революционным выводам лишь в том случае, если бы он рассмотрел вопрос о судьбах сельского хозяйства одновременно и в плоскости классовой борьбы.
     Тогда мы, на первом месте, вместо бледных страниц отделов II и III,—получили бы живое изложение той гражданской войны, какая разгорелась в период закрепощения крестьян, а мне кажется, что особенно аграрный вопрос следует всегда рассматривать в исторической перспективе. Как ни кажется неподвижной, сфинксообразной для экономиста фигура крестьянина, для социолога и историка она дает весьма богатый материал. Не мало крови пролито, пока его прикрепили к земле «по крепостям», и не мало крестьянство потратило сил и понесло жертв в попытках сбросить с себя иго своих крепостников. А эта борьба, по поводу которой весьма умеренного направления писатель, как германский историк Бецольд, говорит: «крестьянство находилось в состоянии постоянной общественной (ныне сказали бы гражданской) войны», которая длилась по всей Европе более 200 лет (революционный период крестьянских войн). Ее результатом была экспроприация крестьянина, превращение деревни (земли и людей) в монопольную частную собственность класса землевладельцев. При таком способе изложения, в центральную точку работы превратился бы вопрос о частной собственности на землю, которой впоследствии завладел капитализм, и о революционной отмене этой частной собственности, об аграрной революции.
     Правильная и революционная оценка права частной собственности на землю—является основною особенностью и заслугою учения Маркса о земельной ренте. У него абсолютная рента является основною характеристикою этого права; отмена этой частной собственности (конечно, путем революции) — единственным выходом из положения. В своих «теориях о прибавочной стоимости», где Маркс особенно ярко излагает значение абсолютной ренты (книга Каутского на этой работе не останавливается, ибо она тогда еще не вышла), он писал: «Национализация земли, т.е. превращение частной собственности на землю в государственную собственность, является вполне буржуазным требованием, выставлять которое буржуазия боится лишь потому, что нападение на один вид собственности, т.е. вид собственности на средства производства (на землю), мог бы стать очень опасным для прочих видов такой же собственности (на промышленные и т.п. капиталы)». Значит, естественный вывод — революционный лозунг для пролетарской революции: национализация (конечно, безвозмездная) земельной собственности. Теперь, после революции 1917 г., это для всех нас как бы само собою разумеется. Теперь мы определенно видим, что только пролетарская революция доводит до конца буржуазную революцию, безвозмездно отчуждая, т.е. конфискуя земельную собственность класса землевладельцев, и вообще отменяя частное право собственности на землю.
    Я уже указал на то, что основная заслуга работы Каутского заключается в популяризации теории земельной ренты Маркса. Для него, конечно, ясен вывод Маркса о вреде частной собственности. Он пишет, например: «Абсолютная земельная рента вытекает из частной собственности на землю и из того антагонизма, в каком интерес землевладельца находится ко всему обществу. Национализация земли дала бы возможность отменить ее (т.е. ренту) и на ату сумму понизить цену на сельскохозяйственные продукты». Но он, как мы видим, рассматривает вопрос с точки зрения всего общества, а не класса. Поэтому в конце концов и вывод у него получается крайне умеренный, примиренческий. О безвозмездной экспроприации, конфискации Каутский не говорит; он обсуждает лишь огосударствление путем выкупа и «высказывается против такового всюду, где пролетариат еще не играет решающей роли». И эту линию Каутский проводит последовательно. Когда между ним и Бебелем возникла полемика о выкупе  горной промышленности. Бебель высказался за, а Каутский против, выдвигая на этот раз теорию, о т. наз. пролетарской экспроприации земельной ренты, путем поднятия заработной платы и условий труда, т.е. перенося вопрос в сферу распределения Продукта. В то время мы не сознавали примиренческого характера этого взгляда, переносящего и понятие класса в плоскость распределения продукта, вместо революционно-марксистского взгляда на класс, как на последствие распределения средств производства, и многие из нас увлекались этою, тогда казалось, революционною теориею. А между тем, не только самый факт наделения землею (за плату) со стороны разных правительств в контрреволюционных целях, но и цифры статистики об успехах земледелие после выкупа крупного землевладения и наделения землею крестьян (например, в Ирландии) показывают, что даже выкуп помещиков означает большой экономический сдвиг деревни. Но, конечно, выкуп в революционный момент является определенно контрреволюционным требованием; в революционный период и вообще для революционной партии лозунг может гласит лишь: конфискация.
     Такое требование невозможно при взгляде Каутского, обсуждающего весь вопрос с точки зрения широкой эволюции и примата социального развития пред пролетарскими интересами. «Социальное развитие выше интересов пролетариата, и социал-демократия не может отстаивать пролетарских интересов, препятствующих социальному развитию», пишет Каутский в «Аграрном вопросе». Каковы эти классовые интересы пролетариата, противоречащие социальному развитию? И как здесь Каутский понимает социальное развитие? Эту недоговоренность ныне социал-демократия, в лице того же Каутского, расшифровала во время и по поводу революции. Мы неправильно рассуждаем, если мы говорим, что Каутский ныне изменился. Нет, он всегда был тем же. Он сам это верно определяет в новейшем предисловии в «Пути к власти»: «Мои взгляды не изменились, изменился лишь мой язык»...
     Можно лк было при такой точке зрения найти верный подход к крестьянству? Конечно нет! Отстаивая теоретически в интересах «социального развития» крупное производство против мелкого и в то же время отказываясь от требования национализации, или хотя бы муниципализации земли, социал-демократия крестьян от себя лишь оттолкнула. Каутский стал на точку зрения чистейшего экономизма и мирного вростания в общество будущего, хотя бы в виде пролетарского «выдалбливания земельной ренты», т.е. частной собственности. Я приведу для нынешней оценки этой теории пару строчек (по другому поводу) из буржуазной газеты (Vossische Zeitung, от 19/VII — 21 года): «Германская буржуазия многие десятки лет не понимала, что означала теоретическая часть этой программы для подъема германского хозяйства... Ее учение о классовой борьбе являлось отрицанием личного насилия. Она устранила легенду о злом предпринимателе. Она вообще исключила из политической и тредъюнионской борьбы понятия «злой» и «добрый». Она показала, что отдельный предприниматель всегда действует так, как его заставляют действовать законы конкуренции»...
     И аграрная теория Каутского ставит себе, как мы видели, вопрос лишь о моменте, когда старые формы производства и собственности теряют почву, и возникает необходимость (неизбежность) новых форм. Когда этот момент наступит, с.-демократия создаст себе и аграрную программу, не раньше. «В этом смысле, пишет Каутский, социал-демократия безусловно будет нуждаться в аграрной программе. Опрашивается, наступил ли этот момент, возможна ли уже аграрная программа, способствующая на почве сегодняшнего общества развитию сельского хозяйства в смысле социализма?». Заметьте, на почве нынешнего общества!
     Сам Каутский впоследствии разочаровался в своей аграрной теории. Как он в политической программе постепенно приближался к ревизионистам, пока он не сел на одну скамью и на одну позицию с Бернштейном, так и по аграрному вопросу он неоднократно заговаривал о необходимости корённой переработки своей книги. А когда накануне революции, в 1916 г., вышла его книжка (вернее перепечатка статей) «о социализации сельского хозяйства», он уже писал: «Мой аграрный вопрос давно распродан. Я откладывал новое его издание потому, что хотел его целиком переработать. Не потому, чтобы я изменил свою точку зрения; она остается прежнею, но условия сельского хозяйства с того времени совершенно изменились, и переработка потребовала бы написания совершенно новой работы». Странно читать: условия коренным образом изменились, а точка зрения осталась прежнею. Обыкновенно бывает противоположное. Просто, Каутский сам не знает, что сказать. Одна мысль у него нова к ценна в этой последней работе, она заключается в том, что в сельском хозяйстве техника созреет для социализма лишь после победы пролетариата. Но как раз то обстоятельство, что нынешний Каутский отвергает свою работу, как «исторический документ», нам дает основание обратить особое внимание именно на эту работу, не взирая на ее слабые стороны, вытекающие из всей тогдашней обстановки.
     Я не буду долго останавливаться на самом вопросе о крупном и мелком производстве. Действительно, более чем 20-ти летний период со дня выхода работы Каутского внес, или, по крайней мере, мог внести больше ясности в этот вопрос. Ревизионисты уже ликовали, что их теория победила, пока их ликования не были прерваны революцией 1917 г. Земледелие в общем не выходило из стадии мануфактуры ж кустарного производства. Капитализм ограничивался тем, что он постепенно более и более подчинял себе земледелие и земледельцев, но не развивал сельского хозяйства и техники. Почему? Каутский правильно указывает: потому, что колонии снабжали Европу дешевым хлебом, с одной стороны, а с другой стороны, в Европе развитию техники помешала монопольная собственность на землю. Но эта мысль у Каутского недостаточно развита. Капитализм заключается в способе извлечения прибавочной стоимости, при чем капиталиста интересует вопрос лишь о сбережении наемной платы. К машине, как сбережению труда, он обращается лишь при условии недостатка и дороговизны рабочей силы. Каутский показывает, как крупное производство превращает крестьянина в недоедающую и чрезмерно трудящуюся рабочую силу; — эта дешевая сила в свою очередь убивает машину и технику.
     Если и считать доказанным, что в зерноводстве крупное производство имеет бесспорные преимущества, то крупное зерноводство перешло в страны свободных земель и в колонии. В скотоводстве же, на произведения которого  с ростом  городской промышленности возрастает спрос, эти преимущества крупного производства пока отсутствуют или остаются спорными. То же самое относится и к огородничеству, садоводству и так далее. В результате, в общем в Европе крестьянское производство не исчезает, а местами прогрессирует и вытесняет крупное производство. Классы землевладельцев и капиталистов все более и более сливаются и их тут интересует исключительно высокая земельная рента. Но если сливаются в единый класс классы эксплуататоров, капиталистов и землевладельцев, то тем же диктуется и объединение эксплуатируемых наемных рабочих и трудящихся крестьян.
     Бреславский съезд герм. с.д. и вслед за ним работа Каутского, вместо того, чтобы приблизить, оттолкнула крестьян от рабочих. Вторая часть работы Каутского, кроме лишь пролетарской части, т.е. его аграрная программа в собственном смысле слова, имеет очень мало ценности в настоящее время. Вместо того, чтобы из сферы производства сделать выводы об общих и взаимно не противоречащих интересах рабочего класса и беднейшего крестьянства, Каутский больше всего посвящает места опять таки области распределения продукта и потребления, и находит там крупнейшие противоречия между крестьянином и рабочим на рынке. Если он и высказывает верную мысль о необходимости нейтрализации крестьянства, то его мечта достигнуть этого чисто политическою программою при более или менее платонических экономических обещаниях («Крестьянам нечего бояться с.д., они могут возлагать на них всякие надежды») останется мечтою, в лучшем случае. Оттуда и все благоглупости, распространяемые Каутским ныне про деревню и крестьянство Советской России.
     Каковы последствия этого направления мыслей? Ближайшие последователи Каутского, «независимые социалисты» Германии, повторяют издевательства «над крестьянским коммунизмом» Советской России: ныне они вернулись даже в «объединенную партию» с.-д., где по аграрному вопросу господствует ревизионист Давид. А левое, ортодоксальное уклонение от этой теории, вернее последовательное ее проведение — нашло выражение в отколовшейся от коммунистов группе «Ком. Раб. Партия Германии». Яркую характеристику этому направлению дают слова Гортера о первом дне после победы (в Ком. Арб. Цейт. — № 6, 1923): «Крупные имения превращаются в сельские коммуны. Мелкому и среднему крестьянину мы можем, так как вначале у нас будут дела поважнее, предоставить известную самостоятельность. Они должны считаться не более как управляющими государственной собственностью, которые, если они начнут саботаж или не будут обрабатывать своей земли, могут быть изгнаны с их усадеб и земель». Каутский сам, потеряв веру в прежние свои слова, остался без всякой платформы.
     Блестящую критику социал-демократической точки зрения по аграрному вопросу дала резолюция 2-го Съезда Ком. Интерн. И эта резолюция подчеркивает, что «только городской ж промышленный пролетариат может избавить трудящиеся массы деревни от гнета капитала и крупного помещичьего землевладения». Но, продолжает резолюция, «это не выполнимо без внесения классовой борьбы в деревню». Далее резолюция перечисляет «три группы сельского населения, а именно: 1) сельскохозяйственных пролетариев (наемных рабочих); 2) полупролетариев и 3) парцельных крестьян и мелкое крестьянство». «Взятые вместе, три указанные группы составляют во всех странах большинство деревенского населения. Поэтому конечный успех пролетарского переворота обеспечен не только в городах, ной в деревне. Обратное мнение является широко распространенным, но держится лишь всецело, во-первых, на систематическом обмане буржуазной науки и статистики, затушевывающих всеми мерами глубокую пропасть между указанными классами деревни и эксплуататорами, крупными помещиками и капиталистами, а равно между полупролетариями и мелкими крестьянами, с одной стороны, и крупными, с другой; во-вторых, оно держится в силу неумения и нежелания героев 2 Интернационала и развращенной империалистическими привилегиями «рабочей аристократии» вести действительную пролетарскую, революционную работу пропаганды, агитации, организации среди трудящегося сельского населения; в-третьих, оно держится в силу упорного предрассудка, не понимая той истины, которая вполне доказана теоретическим марксизмом и подтверждена опытом пролетарской революции в России, именно: что за исключением сельских рабочих, которые уже теперь стоят на стороне революции, разрозненное, забитое, придавленное, осужденное во всех, даже наиболее передовых, странах на полуварварские условия жизни, сельское население вышеназванных трех категорий, будучи экономически, социально, культурно заинтересовано в победе социализма, только тогда сможет решительно поддержать революционный пролетариат, когда политическая власть будет последним завоевана, лишь после того, как осуществится окончательная его расправа с крупными землевладельцами и капиталистами, лишь после того, как эти задавленные слои сельского пролетариата увидят на практике, что у них имеется организованный вождь и защитник, достаточно могучий и твердый для помощи и руководства их, для указания верного пути». Далее резолюция Ком. Интерн, находит необходимою нейтрализацию среднего крестьянства, и предлагает беспощадную борьбу против кулачества деревни и помещика.
     Такова та программа, которую коммунизм, как революционный марксизм, противопоставляет социал-демократам, нынешним представителям оппортунистического, примиренческого «марксизма». Я отметил уже вначале, что еще в 1895 году люди, как Бебель каким то чутьем предугадали, что на неверном пути находятся ортодоксы, на словах отмежевывающиеся от мелко-буржуазного крестьянства с тем, чтобы на деле покончить в объятиях крупной буржуазии. Они были правы. Каутский ныне открыто проповедует коалицию с.-д. с буржуазией.
     В связи с вопросом о взаимоотношениях пролетариата и крестьянства еще один вопрос заслуживает особого внимания. Каутский много говорит о собственнических иллюзиях мелкого и всякого крестьянина вообще, о любви крестьянина к своей собственности и т.д.; эти соображения слышны, достаточно часто, и не без основания, всюду» Но Каутский не затрагивает одного крайне существенного обстоятельства в этом вопросе. Он не ищет и не находит материального основания этих иллюзий, этой любви и т.п.
     В основе крестьянской любви к своей земле лежит, с одной стороны, любовь к природе, с которой он так близко связан, но в большей еще степени любовь к «труду и поту», затраченному им на эту землю. Технически эти затраты заключаются в покупной цене за землю и в том, что обозначается одним общим названием «земельные улучшения», под которыми разумеются не только улучшение почвы, но ж возведение и ремонт построек и т.д. О покупной цене говорит и Каутский, хотя и не так ярко, как Маркс. «Одно из специфических зол мелкого земледелия, где оно связано с свободной собственностью на землю, вытекает от того, что земледелец затрачивает известную сумму капитала на покупку земли... В мелком собственнике земли, таким образом, еще в большей степени укрепляется иллюзия, что почва сама имеет ценность и что затраченный им на покупку капитал входит в цену производства продукта, как и машина или сырье». (Капитал III, 2).
     Но еще важнее вопрос об улучшениях, как более общий, относящийся особенно к мелкому арендатору. Мы знаем, что в таких типичных странах беспощадной эксплуатации мелкого земледельца, как в Ирландии, борьба за вознаграждение улучшений составляла основную часть той гражданской войны, которая здесь свирепствовала между английским лэндлордом и ирландским крестьянином. Маркс в своем «Капитале» (т. III, 2, стр. 168 немецкого издания) суть вопроса об этих улучшениях излагает следующими словами: «Временные затраты капитала, вызываемые обыкновенным производственным процессом в земледелии, все без исключения делаются арендаторами. Эти затраты, как и сама обработка, если она происходит более или менее рационально, улучшают почву, увеличивают ее продукт и превращают землю из простой материи — в землю-капитал. Обработанное поле ценнее необработанного поля того же природного качества... Как только условленный срок аренды истек — и это является одною из причин, почему вместе с развитием капиталистического способа производства собственник земли старается по возможности сокращать срок аренды — затраченные в почву улучшения переходят, как нераздельная принадлежность субстанции почвы, к владельцу земли в собственность. В новом арендном договоре, который он заключает, собственник земли к земельной ренте в собственном смысле слова прибавляет еще и процент за затраченный в землю капитал, все равно сдает ли он землю в аренду арендатору, сделавшему эти улучшения, или другому арендатору. Его рента таким образом растет, или если он хочет продать эту землю... ее цена теперь выше. Он продает не только землю просто, но улучшенную землю, вложенный в землю капитал, который ему ничего не стоил. Это является одним из секретов все растущего обогащения собственников земли, постоянного нарастания их рент и растущей денежной ценности их земель вместе с ходом экономического развития. Они таким образом прячут в свои частные карманы достигнутый без всякого их участия результат общественного развития».
     Надо быть знакомым с теми приемами, какие применялись в той же Ирландии (и во всех странах, где преобладала эксплуатация мелкого или среднего земледельца, как наиболее слабого в борьбе с «барином» элемента) для искусственного побуждения арендатора к затратам на улучшения, чтобы понять свирепую борьбу вокруг такого, казалось бы, мелкого требования, как вознаграждение за улучшения. Тогда только становится понятным, почему всякая примитивная аграрная революция связана с поджогами и иными повреждениями построек и прочих улучшений со стороны выселяемых крестьян. Игнорирование этого вопроса всегда служит признаком поверхностного обращения с аграрным вопросом. В этой материальной основе кроется в значительной степени и секрет любви крестьянина к своей земле, а равно здесь и скрывается самая суровая критика частной собственности вообще. Ведь Маркс показывает, как при каждом смертном случае или ином переходе земли к новому собственнику — земля выкупается вновь (выплата наследственных долей и т.п.). А сам Каутский в своей «Социализации сельского хозяйства» показывает, что в Пруссии еще до войны 6% всех земель ежегодно меняло своего собственника, т.е. любая земля в среднем в 15 лет меняла своего владельца; по отношению к мелким владениям до 2-х гектаров в Восточной Пруссии даже в 10 лет.
     Раскрыв эту материальную подоплеку любви крестьянства к земле и к земельной собственности, мы можем с большею уверенностью поставить диагноз и о лечении болезни. Наиболее решительным и верным средством тут оказывается отмена частной собственности на землю, упраздняющая одновременно и покупную цену и задолженность. Если к этому прибавить еще обеспечение для земледельца неприкосновенности его улучшений, которое должно и может быть достигнуто только путем пролетарской революции, то пред нами лежит совершенно реальное решение задачи. Так, примечание к ст. 53 декрета о социализации земли в Советской России как раз рядом с отменой частной собственности на землю обеспечивало «пользователю земли» — «вознаграждение за неиспользованные улучшения, а также за всякий труд, вложенный в землю, в насаждения и в постройки».
     Как я уже вначале сказал, моя цель не писать критику работы Каутского, но дать предисловие, напутственное слово к книге, написанной по важнейшим вопросам дня, но более 20 лет тому назад. Тогда это была сама по себе ценнейшая книга, со всеми преимуществами и недостатками своей эпохи. Она и теперь ценна, но лишь при одном условии, — если к ней подойти с верной точки зрения. Ее надо изучить и усвоить, но одновременно из ее предпосылок сделать новые выводы. В нее надо внести те поправки, которые нам диктует наша революционная эпоха и ход самой революции. Ее надо дополнить Марксом, Лениным и результатами величайшей аграрной революции в Советской России.
     Основной тезис Каутского о преимуществе крупного производства в сельском хозяйстве пред мелким остается в силе полностью. Но, пока только с точки зрения рабочего класса, трудящихся вообще. Мелкое производство не может обеспечить надлежащих условий труда и наоборот, — высокие условия труда заставляют перейти к машинам и повышенной технике, т.е. к новой системе хозяйства, в данном случае к крупному или машинному производству. Что же может ныне создать почву для повышения уровня условий труда? Только победа пролетариата, ибо сейчас класс капиталистов идет в наступление с целью понижения заработной платы, удлинения рабочего дня и т.д. Это, в связи с промышленной безработицею, должно неминуемо привести не к повышению, а к понижению уровня условий труда сельского рабочего. А что это означает для земледелия? Регресс, не прогресс машинного производства, а вместе с тем новые победы мелкого производства, т.е. крестьянства. Англия долго считалась передовою страною в смысле капиталистического крупного производства в земледелии. Но и там побеждает мелкое производство в сельском хозяйстве, а когда в связи с недостатком рабочих рук в сельском хозяйстве во время войны назначена была комиссия для исследования степени применения машин в сельском хозяйстве Англии, то, по словам отчета  этой  комиссии  в журнале  департамента земледелия за 1920 год, она пришла к убийственным выводам: что машины применяются чрезвычайно слабо и что применяемые обыкновенно машины использованы совершенно недостаточно! Доклад возлагает надежды на улучшение в этом отношении — вследствие повышения за время войны уровня заработной платы сельскохозяйственных рабочих. — Сейчас это повышение превратилось в понижение, и мечты комиссии, значит, не сбылись.
     Ошибка Каутского заключается не в постановке основного вопроса, но в той плоскости, в которой он его обсуждает. В современном обществе земледелие не дойдет до такого состояния, чтобы и сельское хозяйство вполне созрело для социализма. Это произойдет лишь после победы промышленного пролетариата. В своей новейшей работе (о программе с. д., — 1922 г.) Каутский приходит к заключению что «в сельском хозяйстве не заметна гибель мелкого производства, но не заметна также и гибель крупного производства. Оба сохраняют свои позиции». А вывод? Вывод анекдотический: «Изложение Эрфуртской программы следует оборотить, делая исходною точкою не гибель мелкого производства, но подъем крупного», по совету того звездочета, который некоему султану поясняет его сон не в том смысле, что «он будет видеть, как будут умирать все его родственники», ибо такие слова его рассердили бы, но в том духе, что «он их всех переживет», каковые слова возбудили его общее благорасположение.
     Так решается серьезнейший вопрос пролетарской революции! А между тем без удовлетворительного разрешения этого вопроса революция невозможна, ибо еще более 40 лет тому назад Ф. Энгельс настаивал на необходимости привлечь на сторону революции мелкое крестьянство. С тем более легким сердцем можно идти по этому пути? если ни до революции, ни в первое время после революции нельзя ждать быстрого исчезновения мелкого производства в сельском хозяйстве. Не видеть этого — либо непонятная слепота, либо прямое нежелание революции.
     Мы должны помнить, что «с победою пролетариата классовая борьба, ни экономическая, ни политическая, еще не прекращается, а продолжается». А второе, что «революционный пролетариат должен уметь идти на максимальные жертвы ради свержения буржуазии и упрочения пролетарской власти». С этими предпосылками пролетарской революции, принятыми Ком. Интернационалом, конечно, несоединима робкая остановка пред соображениями «о социальном развитии». И мы видим, что буржуазия не останавливается пред такими соображениями. Когда наступает угроза ее власти, она смело жертвует интересами «социального развития», даже интересами дружественного ей ныне класса землевладельцев и приступает к выкупу крупных культурных имений для распродажи некультурным крестьянам. После первой волны выкупа земель, начавшейся, как мы видели, в 90-х годах и продолжавшейся 10 лет, новая волна заметна во время Балканской войны, когда Болгария и Сербия превратились в страны, преимущественно, мелко-крестьянские. С 1918 года, в связи с революцией 1917 года, начинается третья волна, начавшаяся в Румынии и прошедшая через все новые государства, составлявшие часть России: Эстонию, Латвию, Финляндию, Литву и Польшу. Социал-демократы этих стран проболтались и обнаружили действительную причину такового явления. «Нам надо было быстро вырвать сорную траву — коммунизм», так они формулируют свою поддержку раздела земли со стороны правительства буржуазии, одновременно принципиально, устами Каутского, отказывая в том же мероприятии победившей революции! Каутский видит в этом случае лишь «реакционную утопию: сохранение крестьянства».
     Каутский, и с экономической точки зрения, тут забывает одно: диктатура пролетариата получает в свои руки такое мощное орудие, как влияние на всю совокупность мелких хозяев, вовлекая их в свой общегосударственный план хозяйства. Мы знаем, что суть капиталистической частной собственности на землю заключается в зависимости сельского хозяйства от капитала». В тот момент, когда крупный капитал национализируется путем революции, пролетарское государство принимает на себя роль частного капитала, со всеми его правами и обязанностями. От него зависит этим своим правом пользоваться умно или неразумно. А Ф. Энгельс в своем «Крестьянском вопросе» предлагает пролетариату именно мудрую политику уступчивости по отношению к мелкому и среднему крестьянству: «Те материальные жертвы, какие нам придется нести из средств общества в пользу крестьян, с точки зрения капиталистического хозяйства, покажутся выброшенными на улицу деньгами, но в действительности это будет весьма полезным применением капитала, ибо оно сбережет, может быть, десятикратно большие суммы в пользу общего общественного перелома... Чем больше будет количество тех крестьян, которым мы не дадим попасть в жалкое состояние пролетариев, но которых нам удастся привлечь на свою сторону, тем легче и быстрее совершится вся общественная перемена».
     Впрочем, после победы и Каутский милостив и в небольшом отделе в конце обещает крестьянам, словами Энгельса, разные гарантии. Но эти страницы построены более или менее искусственно. При взгляде Каутского на революцию, как на мирный выкуп земель и ипотек крупных капиталистов и землевладельцев, он, вместо чересчур строгого барина, обещает крестьянину барина мягкосердечного и милостивого в лице демократической республики — до тех пор, пока он сам не согласится сдать свою собственность. Такое решение вопроса безжизненно. Если стать на точку зрения революции, то необходимо реальными обещаниями склонить и часть деревни на свою сторону, а остальную нейтрализовать. Этого не может признать теоретик серьезно убежденный, что «в смысле обещаний социал-демократы все равно никогда не смогут дать столько же, сколько партии аграриев, не только по существу ближе к ним стоящие, но и могущие им обещать больше, так как они не верят в необходимый и неудержный экономический прогресс».
     Но Каутский и не боится крестьян: «социал-демократия с ним (т.е. крестьянством вообще, а не только кулаком) уже справится там, где оно станет против нее». Не вспоминаются ли вам невольно слова Гортера, приведенные мною выше?
     Я сел писать о книге, являющейся гимном на успехи крупного производства в сельском хозяйстве, а мое писание превратилось в защиту крестьянства. Так ли это? Да и нет! Мы безусловно знаем страны, где имеется сельскохозяйственный пролетариат, имеющий за собой уже поколения, у которого всякие собственнические иллюзии исчезли и изжиты. Но всюду имеются, за исключением разве лишь Англии, еще большие массы крестьянства, без которых или против которых во всей их совокупности провести революцию невозможно.
     Но это не все. Там условия труда сельскохозяйственных рабочих крайне низки, и только благодаря этому обстоятельству возможны ренты и прибыли. После пролетарской революции эти условия труда должны быть изменены, да при том еще в условиях разрухи и некоторого развала дисциплины, как необходимого последствия революционного перелома. Значит, выход только в переходе к более совершенной системе хозяйства (в крупном производстве) или в наделении землею в виде мелкого, но интенсивного хозяйства. Мы должны определенно стать на ту точку зрения, что этого в интересах революции и последнего (т.е. мелкого производства) нечего опасаться, ибо пока наше крупное производство в сельском хозяйстве еще очень далеко «от мясных или хлебных фабрик», и в лучшем случае находится в стадии мануфактуры. А где оно перешло к машинному производству, там оно носит характер экстенсивного, обыкновенно хищнического хозяйства. Но возможность перехода к крупному, машинному интенсивному хозяйству вполне доказана. И в этом отчасти заключается заслуга книги Каутского.
     Из аграрного вопроса Каутского необходимо вынести общие теоретические познания по аграрной теории Маркса, дополняя его подлинными словами К. Маркса (Капитал, III т., 2 ч.) и в высшей степени ценными работами единственного современного серьезного теоретика по аграрному вопросу т. Ленина. Вооруженный такими познаниями читатель может идти на встречу всем проблемам, выдвигаемым нашею революциею. Неправильно думать, что у нас аграрный вопрос уже решен окончательно. Решена предпосылка аграрной революции, вопрос об отмене права собственности. Но если не удастся решить и следующей проблемы о социализации сельского хозяйства, то, конечно, вопреки всем декретам восстановится мелкая частная собственность (если и не на словах, то на деле). Будем надеяться, что перепечатка работы Каутского означает начало оживления теоретической мысли по аграрному вопросу. Мы совершили 5 лет тому назад величайшую в истории аграрную революцию, и лишь ныне на русском языке появляется первая серьезная книга по аграрному вопросу, да и то только в виде перевода старой и устаревшей книги, И работе Каутского в свое время не особенно повезло. Она впервые вышла 23 года тому назад и, горячо приветствуемая всем левым крылом социал-демократии всего мира, все-таки на немецком языке, при небольшом тираже, вышла лишь в первом и единственном издании. Несколько больше успехов она имела в России, и я уже указал, почему.
     Я повторяю, что неправильна мысль, будто бы для нас аграрный вопрос можно уже отнести в область истории. Я, наоборот, приветствую это издание, как первый шаг к теоретическому углублению вопроса и как первую ласточку для новых, более современных для нас работ.

П. Стучка. 4.IV 1923 г.
г. Москва.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА.

     Происхождением своди настоящее сочинение обязано дебатам об аграрной программе, предложенной на Франкфуртском партейтаге германской социал-демократии и отвергнутой на Бреславльском. Какого бы мнения ни быть об этих дебатах, несомненно одно: в них обнаружилось отсутствие единства во взглядах как германской, так и международной социал-демократии на тенденции развития современного сельского хозяйства, а, следовательно, и отсутствие неоспоримого принципа, который мог бы лечь в основу определенной аграрной политики.
     Поэтому в Бреславле была единогласно признана необходимость основательного изучения аграрных отношений.
     Конечно, не было надобности в этом поводе, чтобы возбудить во мне интерес к аграрному вопросу, Живо занимал он меня еще в начале моей партийной деятельности. В 1878 году, когда я писал еще под псевдонимом «Symmachos», я обнародовал в венском журнале «Социалист» ряд статей под заглавием «Крестьянство и социализм». Отдельный оттиск их должен был появиться в печати в виде агитационной брошюры, но все издание было конфисковано. В 1879 году я закончил свое сочинение «Der Einflus der Volksvermehirog auf den Fortschritt der Gresellschaft», в котором видное место отведено вопросу о производстве жизненных средств; в 1880 году в «Ежегоднике Рихтера» появилась моя статья об агитации среди крестьянства; в 1881 г. в «Staatswirtschiaftliche Abhandlungen» я исследовал вопрос о заатлантической конкуренции и производстве жизненных средств. Кроме того, я составил тогда целый ряд летучих листков для крестьян «Der Onkelaus Amerika» и др.
     Когда поэтому в средине этого десятилетия аграрный вопрос приковал к себе внимание социалистических партий Европы, мне оставалось только возобновить старое знакомство, — знакомство, которого я никогда не прерывал совершенно.
     Время только придало ему больший интерес, как практический, так и теоретический. Рост нашей партии и земледельческий кризис выдвинули его в один ряд с важнейшими практическими вопросами, с которыми приходится сталкиваться социал-демократии. Между тем марксизм лег повсюду в основу социалистического движения, появился III-й том «Капитала» с его блестящим исследованием земельной ренты; но в тоже время развитие сельского хозяйства вызвало к жизни такие явления, которые кажутся несовместимыми с учением Маркса. Это придало аграрному вопросу и чрезвычайный теоретический интерес. При обработке уже давно знакомой мне темы я не ожидал встретить особых затруднений, и мне хотелось по возможности 90-ые годы XIX ст. скорее выступить со своей работой перед публикой, так как дело касается не академических, а животрепещущих практических вопросов. Не смотря на это, прошло 3 года, прежде чем мне удалось опубликовать настоящее сочинение.
     Причину этого надо искать в том, что обязанности моей профессии, занятия злободневными вопросами, а по смерти Энгельса и участие в издании наследства Маркса слишком часто отрывали меня от работы, отчасти же в том, что для обоснования своих исследований я хотел воспользоваться главным образом новейшими данными о состоянии сельского хозяйства: анкетой последней парламентской аграрной комиссии в Англии, относящимся к земледелию третьим томом американской переписи 1890 года, французской аграрной анкетой 1892 года и германской статистикой сельскохозяйственных промыслов и предприятий 1895 года; все это появилось в свет лишь в 1897 и даже в 1898 году.
     Но тут же с дальнейшим ходом работы обнаружилось, что намеченные мною рамки брошюры слишком тесны для предлагаемого сочинения. Я полагаю, что вопрос не в том, чтобы этой работой увеличить и без того уже не малое число монографий и анкет По сельскохозяйственным вопросам. Хотя подобные произведения и Заслуживают внимания, но не в них чувствуется недостаток: правительство, наука и публицисты господствующих классов ежегодно предъявляют публике массу подобных произведений; действительная же потребность чувствуется в исследовании, которое обнаруживало бы красную нить? проходящую через весь этот хаос фактов, необходимым является выяснение основных тенденций, кроющихся под поверхностью явлений и определяющих их характер. До сих пор частные вопросы общего аграрного вопроса, как напр., отношение между крупным и мелким производством, задолженность, наследственное право, недостаток в рабочих руках, заатлантическая конкуренция и проч. исследовались изолированно, как самостоятельные явления; теперь же дело идет о том, чтобы рассмотреть их, как частные явления единого общего процесса.
     Задача эта трудна, тема обширна; кроме того, в существующей литературе мне не известно ни одной крупной работы по этому вопросу, которая трактовала бы его с точки зрения современного социализма Естественно, что передовые теоретики социал-демократии занимались исследованием промышленного развития. У Энгельса и в особенности у Маркса можно найти много ценного по вопросу об аграрных отношениях, но это все — случайные заметки и мелкие статейки. Исключение представляет отдел о земельной ренте в третьем томе «Капитала», но он остался недоконченным. Маркс умер, не закончив вполне труда целой жизни.
     Но если б он и сделал это, то он все-таки не дал бы нам разрешения всех тех вопросов, которые интересуют нас в настоящее время По плану своей работы он занимался только капиталистическим сельским хозяйством; в настоящее же время нас главным образом интересует роль докапиталистических и некапиталистических форм сельского хозяйства внутри капиталистического общества.
     И тем не менее «Капитал» является неоценимым и для нашего изучения сельскохозяйственных отношений, неоценимым не только по своим результатам, но и по своему методу, который дает нам возможность и в этой области успешно продолжать начатый труд. Если в этот сочинении мне удалось развить новые плодотворные мысли, то я прежде всего обязан этим своим двум великим учителям, и я заявляю об этом тем охотнее, что с некоторого времени даже в социалистических кругах начинают раздаваться голоса, объявляющие точку зрения Маркса и Энгельса устарелой; правда, в свое время, говорят они, Маркс и Энгельс создали нечто, вполне достойное внимания; правда, и в настоящее время их произведения будят мысль, но кто не хочет погрязнуть в догматизме, тот не должен всецело подчиниться их влиянию; они должны только послужить переходной ступенью к высшей точке зрения; это-де следует уже из самой точки зрения Марксовой диалектики, которая учит, что вечных истин нет, и что всякое развитие совершается через отрицание существующего.
     Это выглядит очень философски, но в тоже время приводит к интересному выводу, что Маркс не прав уже потому что прав, что диалектика неверна уже потому, что верна, к выводу, в котором неоспоримо только одно: ложность диалектики, только не диалектики Маркса. Энгельс еще в своем Antiduhring’e (2-ое изд., стр. 133) указывал, как нелепо считать уничтожающее отрицание членом диалектического процесса. Развитие путем отрицания ни в коем случае не означает отрицания всего существующего, оно скорее предполагает дальнейшее существование того, что подлежит развитию. Отрицание капиталистического общества социалистическим не означает разрушения человеческого общества, а лишь разрушение некоторых сторон одной из фаз его развития. Но ни в коем случае оно не означает и разрушения всех тех сторон капиталистического общества, которые отличают его от предшествовавшей ему общественной формы. Если капиталистическая собственность есть отрицание индивидуальной, то социалистический строй есть «отрицание отрицания». Он снова восстановит индивидуальную собственность, но только «основывающуюся на приобретениях капиталистической эры» (Маркс, «Капитал», 2-ое нем. изд., ст. 793). Развитие только тогда является прогрессом, если оно не просто отрицает, уничтожает, но также сохраняет, если в существующем рядом с тем, что заслуживает разрушения, оно открывает и то, что достойно сохранения. Прогресс состоит в накоплении приобретений предшествовавших эпох развития. Развитие организма обусловливается не только приспособлением, но и наследственностью, классовая борьба, двигающая вперед человеческое общество, состоит не только в разрушении и созидании вновь, но и в завоевании, а, следовательно, и в сохранении существующего; успехи науки не были бы возможны, как без передачи ее прежних приобретений, так и без критического отношения к ним; прогресс искусства основывается не на одной только оригинальности гения, не признающего никаких рамок традиции, но и на понимании классических произведений предшественников.
     Только изучение действительности дает нам возможность судить о том, что обречено на гибель и что подлежит сохранению; здесь диалектика абсолютно не годна, она не может служить шаблоном, который заменил бы это исследование. Она только средство, способствующее систематичности исследования и изощряющее взгляд исследователя. В этом ее высокое достоинство. Но она не дает прямо в руки готового результата.
     Мнение, выводящее из самого учения Маркса необходимость его замены высшим учением, покоится на ложном понимании его диалектики. Что в этом учении ошибочно, и что представляет _______, вечное приобретение науки, этот вопрос решается не ссылкой на диалектику, а исследованием фактов. Но с моей точки зрения это исследование до сих пор ни в каком случае не привело к «отрицанию» марксизма. Я вижу одни только колебания и сомнения, но ни одной новой истины, которая в состоянии была бы затмить учение Маркса.
     Но одни колебания и сомнения не представляют отрицания в диалектическом смысле, не представляют дальнейшего развития за пределы существующих знаний, не означают еще победы над существующей теорией. Причина сомнений, по моему мнению, кроется скорее в личностях сомневающихся, чем в учении, подвергнутом сомнению. Я думаю так не только на основании результатов изучения этих сомнений, но и на основании личного опыта.
     В начале моего изучения социализма симпатии мои были далеко не на стороне теории Маркса. Я относился к ней столь же критически и недоверчиво, как любой из тех, которые теперь так презрительно смотрят сверху вниз на мой фанатический догматизм. Но сопротивляясь, я стал марксистом. И тогда, и позже всякий раз, как у меня являлось какое-либо сомнение в основных вопросах, я всегда, в конце концов, находил, что вина во мне, а не в моих учителях; углубление в предмет заставляло меня признать правильной их точку зрения.
     Таким образом, каждое новое изучение, каждая попытка пересмотра приводили меня к еще большей убежденности, к еще большему признанию того учения, применение и распространение которого стали задачей моей жизни.
     Явления сельскохозяйственного развития вызвали самые серьезные сомнения в «Марксовой догме». Предлагаемое сочинение покажет, насколько они основательны.

Берлин—Фреденау.                    К. Каутский.
Декабрь 1898 г.