ПРЕДИСЛОВИЕ

     В 1860 году, проездом через Берлин, в последний раз я посетил Савиньи, жившего там уже на покое и умершего на следующий же год, восьмидесяти с лишком лет от роду. У этого знаменитого юриста-цивилиста-романиста (т.е. специально занимавшегося римским гражданским правом) в бытность его профессором Берлинского университета, мне посчастливилось в начале тридцатых годов выслушать курс римского гражданского права, отличавшийся необычайной для немецких юристов ясностью и простотой изложения.
     Но с этим всем известным основанием так называемой исторической школы юристов меня сблизило не столько сказанное обстоятельство, сколько то, что я вместе с моими товарищами - молодыми русскими юристами - через посредство графа Сперанского был поручен руководительству Савиньи на время нашего пребывания в Берлине, когда наше правительство отправило нас за границу для усовершенствования в науках, имевшего целью приготовить нас к занятию юридических кафедр в наших университетах.
     Савиньи вспомнил меня и принял с искренним радушием, которое разделила с ним и его жена, рожденная Брентано, родная сестра Беттины Арним, известной своей перепиской с Гете.
     Последнее сочинение Савиньи: «System des heutigen romischen Rechts», 8 B-de, Berlin, 1840-1849, и продолжение его: «Obligationenrecht», 2 B-de, Berlin, 1851-1853, оставалось неоконченным, а между тем, по общему признанию, оно ставило Савиньи на ту высшую ступень славы, которой достиг для своего времени в XVI-м столетии французский юрист-цивилист-романист Гуго Донеллиус (латинизированная фамилия - Doneau), автор сочинения: «Commentarii de jure civil», 16 томов, Nurnberg, 1801-1834, обширного систематического курса римского гражданского права и судопроизводства.
     Между мной и Савиньи начались расспросы, столь естественные после долгой разлуки. Я, между прочим, спросил его о том, что, разумеется, наиболее должно было интересовать меня, как ученика такого прославившегося современного юриста; я спросил Савиньи: приготовляет ли он к печати продолжение своего вышеупомянутого сочинения, прерванного им еще в 1853 году?
     На этот вопрос поспешила мне ответить его жена, очень умная, живая старушка, говоря, что она отняла у мужа бумагу, перья и чернила, чтобы он не вздумал заниматься продолжением своего сочинения; ответ свой она заключила такою резкою, но общеупотребительной у немцев фразой: «jetzt kann er nur lauter Dummeszeug schreiden».
     Савиньи, не столько в знак своего согласия с таким жестоким приговором жены, сколько высоко ценя ее ревностную заботливость о его славе, помрачения которой она опасалась, не возразил ни одним словом на это замечание, а только добродушно улыбнулся.
     По ассоциации представлений, этот совершенно верный анекдот невольно вспомнился мне, когда я в прошедшем году затеял тот обширный труд свой, начало которого теперь предлагаю в особенности бывшим моим слушателям, исполняя тем же их собственное желание, выраженное мне ими много раз.
     5-го октября 1888 года исполнилось мне ровно восемьдесят лет отроду. Так я достиг тех лет, когда жена гениального Савиньи из опасения помрачнения его славы отняла у него возможность продолжать то самое сочинение, которое, по его окончании, могло бы возвысить эту славу до ее апогея. Да и вообще в эти годы люди благоразумные не затевают никакого нового труда, по безнадежности приведения его к надлежащему концу или из опасения, что этот труд, даже доведенный до конца, окажется недостойным их и даже не приносящим предполагаемой пользы.
     Я вовсе не заносчив, а потому не думаю сравнивать себя с таким первоклассным ученым, каким, бесспорно, был Савиньи, имевший полное право бояться помрачения славы, им уже приобретенной. Я также и не настолько самонадеян, чтобы считать себя исключением из общего правила, грозящему неудачей всякому новому делу, предпринятому в годы глубокой старости. Несмотря на все это, я твердо решил продолжать начатый мною обширный труд, если даже мне и не удастся довести его до желаемого мною конца, и вот чем я извиняю и даже оправдываю такую свою твердую решимость, похожую с первого взгляда на упрямство, прирожденное мне, как малороссу.
     Во-первых, я продолжаю чувствовать в себе и непреодолимую потребность, и достаточную силу продолжать трудиться на раз - как бы инстинктивно - избранном мной поприще университетского профессора, как преподавателя той науки, которая названа была у нас Энциклопедией права и от которой я не отвлекался даже в промежуток между занятием мною кафедр по этому предмету, сперва в Московском, а потом в Петербургском университетах. Я так свыкся с моими профессорскими занятиями, что без них чувствую в своей жизни такую пустоту, которая лишает меня и бодрости, и свежести духа, погружая в тоску и апатию. Далее, я давно усвоил себе привычку начинать каждый день так, как будто я собираюсь жить снова, что я и выразил в избранном мною девизе: «ежедневно снова жить».
     Наконец, в довершение сказанного, замечу, что предпринятый мною труд вовсе не есть дело новое, а лишь реставрация, восстановление, воспроизведение старого дела. Я думаю сделать, так сказать, «расчет с жизнью», как выразился незадолго до своей смерти, умерший в глубокой старости, бывший некогда моим начальником в качестве попечителя московского учебного округа, граф Сергей Григорьевич Строганов, когда и здесь, в Петербурге, застал его однажды за разбором его бумаг, из которых одни он рвал, а другие откладывал на сохранение; я также собрал уцелевшие у меня записки, которые я имел обыкновение составлять, собственно, только для приготовления к лекциям, а не для печати. Сначала я привел их в порядок, а затем мне начали читать их, и после прочтения какого-либо отдела, я делал из них выборку, извлечение, сохраняя при этом одни и уничтожая другие, и, наконец, из выбранных мною на сохранение извлечений из моих лекций я старался составить нечто целое - свод курсов разных годов. В таком-то смысле и дал я своему труду общее заглавие: «Из лекций» и т.д.
     Я решил начать издание развлечений из моих лекций со второй части Энциклопедии Права, а не с первой ее части, т.е. не с Энциклопедии юридических и политических наук, потому что считаю Историю Философии Права - особенно если излагать ее в связи с Историей Философии вообще - имеющей более общий интерес, нежели Энциклопедия Юридических и политических наук, могущая интересовать собственно только юристов.
     Извлечением из лекции по истории Философии Права в связи с Историей Философии вообще я предпосылаю пятнадцать вступительных лекций - за все пятнадцать лет моего преподавания в Петербургском университете, которые были не что иное, как изустные предисловия к энциклопедии права вообще. Хотя в Московском университете я также имел обыкновение начинать курс каждого академического года со вступительной лекции, но таких лекций почему-то у меня не сохранилось.
     За извлечениями из вступительных лекций, как за предисловиями, следуют у меня извлечения из моих лекций, излагающих введение в науку вообще и в Историю Философии Права в особенности.
     После извлечений из лекций, излагающих введение, начинается то главное, к чему вступительные лекции служат только предисловиями и во что введение только открывает вход, - начинаются извлечения из лекций, излагающих уже самое содержание Истории Философии Права в связи с Историей Философии вообще. Собственно, содержание Истории Философии Права составляют учения философов о праве, в смысле праведного и справедливого, или правды и справедливости, осуществляющейся в обществе и государстве. Но учения философов о праве находятся в ближайшей связи с их учениями о нравственности в обширном смысле этого слова; ибо право есть только один из ее видов, входя в ее состав с другим ее видом - с нравственностью в тесном смысле, для обозначения которой особенным названием можно пользоваться другим словом - моралью, хотя этимологическое значение морали (от латинского слова mores- нравы) тождественно со значением нравственности вообще (от русского слова - нравы). Учения философов о нравственности в обширном смысле, т.е. и о праве, и о морали, составляют содержание науки, называемой этикой; поэтому извлечение из моих лекций по Истории Философии Права содержат в себе учения философов о праве в связи с их учениями о нравственности в обширном смысле, или с их этическими учениями, насколько, разумеется, в последних заключаются нераздельно учения философов о праве, как это находим мы преимущественно у философов древности.
     Наконец, извлечения из лекций по Истории Философии Права с таким определенным содержанием излагаются здесь в связи с Историей Философии вообще; это значит, что учения философов о праве излагаются в связи с теми их общефилософскими учениями, в которых они коренятся, как в своих принципах, или на которых они основываются, как вообще частное основывается на общем, им утверждается, им оправдывается, от него отправляется, производится, происходит и к нему восходит, возвышается, обращается, к нему стремится и направляется.
     Хотя на лекциях я обыкновенно и подвергал критической оценке как общие, так и специально юридические, политические и этические учения философов, но от этих критических замечаний мало что осталось в моих записках, потому что в них я обыкновенно только вкратце отмечал, о чем в этом отношении говорить на лекциях; исключения из этого правила я делал редко.
     Впрочем, я придерживался того правила, которое учит взамен своей личной, субъективной и потому уже односторонней, неполной и вообще произвольной критики, предлагать своим слушателям ту объективную, всегда всестороннюю, полную и непреложную критику, которую произносит над собою сама история, т.е. время настоящее над прошедшим. В таком-то смысле я понимаю и признаю справедливым изречение великого поэта Шиллера: «Die Weltgeschichte ist das Weltgericht».
     При изложении философских учений древности, да и вообще более или менее отдаленных от нас по времени, я иногда сближал их с учениями новейших философов или с результатами новейшей науки вообще.
     В моих объяснениях излагаемого я не имел права предполагать в моих слушателях какие-либо предварительные или подготовительные философские сведения, так как юристы в наших университетах не обязаны слушать лекции по философии вообще, ни даже по той науке, по отношению к которой История Философии Права есть не более как часть, именно лекции по Истории Философии вообще, между тем как нельзя же, в самом деле, предполагать достижение основательных успехов при изучении части целого без целого; в особенности же такая часть целой Истории Философии вообще, как История Философии Права, никак не может быть без нее ни уяснена, ни понята надлежащим образом.
     Наконец, замечу, что хотя мой предлежащий труд по Истории Философии Права в связи с Историей Философии вообще есть, как я сказал выше, воспроизведение или восстановление, реставрация моих лекций, - насколько она была возможна, как по тем запискам, которые еще у меня уцелели, так и по воспоминаниям, - однако же я нисколько не считал себя обязанным стесняться до того, чтобы не делать тех или других добавлений к извлечениям из моих лекций, преимущественно из новейших, особенно замечательных сочинений, если я находил эти добавления полезными или необходимыми для моих будущих читателей.
     В заключение считаю обязанностью публично заявить здесь мою искреннюю, глубокую благодарность многосторонне и основательно образованной М.В. Сабининой, которая с усердием и умением добросовестно помогала мне в приготовлении к печати этого первого тома и обещала мне свою помощь и впредь, ибо без такой ее помощи я, при настоящей, значительной слабости моего зрения, лишен был бы возможности начать и продолжать этот мой последний труд в области той науки, с которой, как с лучшим другом моей жизни, меня может разлучить одна только смерть.