ПРЕДИСЛОВИЕ
 

     Сочинение, первая половина которого ныне появляется в свете, вызвано другим моим сочинением о духе римского права. Последний том этого труда (ч. III, отд. I), вышедший первым изданием в 1865 году, заканчивался изложением теории прав в субъективном смысле, в которой основанием при определении права в субъективном смысле послужило для меня понятие об интересе, а не воля, как бы следовало согласно господствовавшему в то время взгляду. В следующем томе я предложил представить дальнейшее развитие и оценку этой новой точки зрения. При выполнении такой задачи, поставленные мною для себя рамки, весьма скоро оказались тесными. Понятие об интересе вынудило меня обратить внимание на понятие о цели, а право в субъективном смысле навело на право в смысле объективном, и таким образом первоначально установленный объект исследования вырос до предмета настоящей книги: цели в праве. Остановившись на этом вопросе, я не был уже в состоянии уклониться от разрешения его, всюду и постоянно он возникал передо мною в той или иной форме; то был сфинкс, который преграждал мне путь и загадку которого я должен был разрешить, если желал найти снова научное успокоение.

     Я признал необходимым указать на это, как на причину замедления, происшедшего в продолжение вышеупомянутого труда. Я могу возвратиться к последнему лишь по окончании настоящего сочинения. Для меня лично последнее сделалось вопросом жизни, оттеснившим на задний план мой прежний труд, на который некогда я смотрел, как на истинную задачу моего жизненного пути. Весьма возможно, что суд общественного мнения иначе определит взаимное достоинство обоих произведений - для меня лично не оставалось иного между ними выбора.

     Основная мысль настоящего труда заключается в том, что цель есть творческая сила всего права, что нет правового положения, которое не было бы обязано своим происхождением какой либо цели. Всестороннему подкреплению правильности этой мысли, подробному развитию и оценке ее в важнейших правовых явлениях - посвящен второй том этого сочинения. Первой его части первоначально я совершенно не имел в виду: она была у меня вынуждена. Сочинение, в котором я задумал основать на понятии о цели всю правовую систему, должно было, по моему мнению, точно и ярко установить, прежде всего, понятие о цели. Охотно заимствовал бы я развитие этого понятия у других и воспользовался бы для своих целей добытыми ими результатами, но я убедился, что другие не дадут мне именно того, чего я ищу. Лучшее, что я встретил при моих поисках, по моему мнению, были исследования Тренделенбурга в его Логических Изысканиях - произведение образцовое по форме и содержанию. Но глубиною и широтою замысла и исследования, с которыми Тренделенбург отнесся к поставленной им себе задачей - установить понятие о цели, как миросозидающем принципе, - я не мог воспользоваться при строго-определенной точке зрения, с которой я должен был рассматривать цель, а именно с точки зрения значения ее в проявлениях человеческой воли. Равным образом и у других писателей, как у философов, так и у юристов, я не нашел ничего, что могло бы меня удовлетворить в этом направлении.

     Таким образом, я был принужден приняться сам за разработку этой задачи. Попытке разрешить ее посвящена первая часть сочинения (понятие о цели). Сначала для обеих частей я предназначил один том умеренного объема. Но при изложении одна только первая часть приняла такой размер, что я должен был для нее отвести отдельный том, однако не мог разместить необходимый материал и в этих расширенных рамках и, по чисто внешним основаниям, я именно для того, чтобы первый том по отношению ко второму не оказался слишком объемист, был принужден отнести заключительную главу первой части ко второму тому и чрез то достиг внешнего равновесия между тем и другим.

     Задача первой части увлекла меня в область, в которой я являюсь дилетантом. Если я, когда-либо сожалел о том, что период моего умственного развития совпал со временем, в которое философия лишилась подобающего кредита, то это было именно во время настоящего труда. Все, что во время юности, под влиянием господствовавшего неблагоприятного для изучения философии направления, было упущено, невозможно было наверстать в период зрелого возраста. Если, несмотря на то, я не отступил от намерения заняться разработкою философской темы, то это произошло в надежде, что знание положительно правового материала, являясь моим преимуществом пред всяким философом по профессии, даст последнему со стороны материала нечто такое, чем он может воспользоваться для своих целей. Запрет, под которым находилась философия во времена Гегеля, гонение всякого, кто, не пройдя философской школы, осмеливался произнести свое суждение по поводу того или другого философского вопроса, высокомерное презрение, с каким философ гегелевской школы смотрел на человека положительного знания, - все это, к счастью, уступило место другому настроению. Без сомнения не ко вреду философии, пусть последняя исправляет или опровергает всякую незрелую мысль философа-натуралиста. Но едва ли для философии не принесет пользы попытка последнего заняться философией в сфере его знания, т.е. попытка установить общие идеи, особенно когда с таким стремлением соединяется необходимое знание предмета, научная солидность и способность к обобщению; я надеюсь, что такое мнение найдет подтверждение и в моем труде.

     Ни философ, ни юрист, думаю, не посетуют на недостаточность материала. Я пользовался всяким представлявшимся мне случаем, чтобы отдельные факты подводить под общие идеи, с тою целью, чтобы философу доставить надлежащий материал, юристу же указать в материале на общую мысль, на связь, существующую между частями и целым. При этом я позаботился и о том, чтобы излагать и чисто юридические взгляды в форме, доступной пониманию всякого развитого и образованного читателя.

     Я должен рассчитывать и на таких читателей, которые о достоинстве моей книги будут судить по отдельным содержащимся в ней взглядам: такой масштаб обыкновенно применяется юристами при оценке сочинений их профессии. Между тем, относительно труда, не преследующего, как и мой, никакой практической догматической цели, а напротив, имеющего задачею изложение общей внутренней связи, существующей в правовом строе, - такая оценка обнаружила бы недостаток понимания истинного смысла подобной задачи. Трудность выполнения ее, после того как мною выработана была основная мысль, заключалась именно в построении целого, т.е.  в установлении правильной связи, в прилаживании одного к другому, логическом расчленении отдельных частей, во избежание скачков при развитии понятий, в постепенном переходе от самого простого к высшему. С этой целью, при строго логическом, прогрессивном развитии основной мысли, я коснулся множества вопросов исключительно для того только, чтобы затронуть их, т.е. для того, чтобы лишь обозначить точку соприкосновений их с общею системой.

     Такому стремлению к строго логическому расчленению соответствует распределение глав моего сочинения. Каждая из них заключает в себе нечто целое, замкнутое. Этим объясняется значительная неравномерность глав, которая может показаться в высшей степени странною всякому, кто на конец главы смотрит, как на представляющуюся при чтении возможность отдохнуть, перевести дух; легко может случиться, что у такого читателя на седьмой ли восьмой из моих глав дух захватит! Но в иной лишь форме он найдет и в них пункты для необходимого отдохновения, а именно отдельные номера, на которые я их разделил. Они обозначают места расчленения, или отдельные отпрыски основной мысли, которой посвящены седьмая и восьмая главы (вознаграждение и принуждение), и к ним в особенности относятся только что сказанное и принятом мною за правило строго прогрессивном развитии понятий.

     В остальном я ссылаюсь на самую книгу. Лишь относительно одного пункта я принужден добавить несколько слов.

     Я имею в виду противоположность, устанавливаемую мною в первой главе, между законом причинности целевым законом. Никакой философ нашего времени такой противоположности не допустит, и совершенно основательно. Одно из двух: мировым двигателем должна являться либо причина, либо цель. Я исповедую цель. Из цели может исходить закон причинной связи, но не наоборот. Яснее выражаясь: признание цели в видимом мире (что для меня, который настолько ограничен, что не в состоянии представить себе цель без сознательной воли, равносильно с признанием Бога), - следовательно, признание в мире установленной Богом цели или божественной идеи о цели вполне, по моему мнению, согласуется с допущением строжайшего закона причинной связи. Пусть последний действует совершенно так, как о том учит крайняя левая дарвинизма, неумолимо сокрушая все, что не может устоять в борьбе за существование, проявляясь всюду, начиная с самой низшей формы (монеры) и производя из себя все без дальнейшего вмешательства творческой силы постепенно, до человека исключительно, - но, когда на вершине горы я привожу в движение обломок сказы с тою целью, чтобы он скатился в долину, разве не цель приводит в действие закон причинной связи? Если причина в начале всех начал в виду цели получила такое свойство, что, находясь в постоянном движении, создает все одно из другого и в заключение достигает пункта, предвиденного и предопределенного целью, то спрашивается: что управляет всем движением - причина или же цель? Когда в душе ваятеля носится образ статуи, которую он намеревается создать, но проходят годы, пока рука, по законам механики, т.е. по закону причинности, воспроизведет ее, чьим будет эта статуя произведением - руки или духа? Я думаю: руки, состоящей в услужении духа. Я со своей стороны не берусь произнести приговор относительно правильности теории Дарвина, хотя именно результаты, к которым я пришел при исследовании исторического развития права, в полной мере подтверждают ее. Но если бы даже правильность этой теории была для меня ясна как божий день, я не могу себе представить, каким образом это обстоятельство могло бы поколебать во мне хотя бы в малой мере веру в идею о божественной цели. В низшем организме, от которого мы должны по Геккелю неизбежно дойти до человека, Бог предусмотрел последнего, подобно тому, как ваятель в мраморе предвидел Аполлона, или, как сказал уже Лейбниц, в Адаме Господь предсоздал и восхотел все человечество.

     Монистическому воззрению, сторонником коего я, таким образом, заявляю себя, нисколько не противоречит допущение двойного закона в видимом мире - в мире явлений: закона причинности для неодушевленных и целевого закона для одушевленных предметов. И тот и другой сливаются воедино в целевом законе, как в высшем миросозидающем принципе. Пусть материя подчиняется одному из них, воли - другому, и та и другая воспроизводят по своему способу и в своей сфере лишь то, что изначала возложено на них целью. С тою же необходимостью, с какою по теории Дарвина один вид животных развивается из другого, - из одной правовой цели нарождается другая, и если бы тысячу раз мир создан был таким образом, каким он был создан, чрез миллиарды лет он должен бы был принять тот же вид, какой имеет ныне, и это относится одинаково как до правового, так и до физического мира, ибо цель имеет ту же непреоборимую силу и власть, как и причина.

     Могут пройти тысячи лет, пока эта принудительная сила цели где-либо проявится в праве, - что значат тысячи лет в сравнении с миллиардами? - а все-таки, волею и неволею, право подчиниться ей. Праву скачки столь же чужды, как и природе; сначала должны появиться низшие образования, чтоб их могли заметить высшие. Но как скоро низшие появились, высшие становятся неизбежны - каждая предыдущая цель производит последующую и из сумм всего единичного, позднее, посредством сознательной и бессознательной абстракции, создается одно общее: правовые идеи, правовое воззрение, правосознание. Не правосознание создало право; право знает один только источник происхождения - цель.

     Здесь я должен кончить, иначе придется несвоевременно коснуться предмета, составляющего содержание второй части моего сочинения. Сказанного достаточно, чтобы отразить нападки, которыми могло бы подвергнуться различие, устанавливаемое мною между законом причинности и законом целевым.

     Второй том этого труда, второй отдел которого в большей его части вполне разработан, я предполагаю издать в 1879 г.
 

Д-р Рудольф фон Иеринг

Геттинген, 6 декабря 1877 г.
 

     Предлагаемые страницы составляют перепечатку первого параграфа нового издания моего сочинения о духе римского права, параграфа вовсе не помещенного в прежнем издании. К отдельному выпуску этого параграфа побуждает меня желание видеть его в руках не одних только покупателей второго издания. Не потому, чтобы я считал нужным по возможности более распространить в публике новую вариацию на много раз разработанную тему о значении римского права для настоящего времени, но потому, что по поводу этой темы я был принужден развить одно принципиальное различие в понимании права, различие, которое в своем научном и политическом значении простирается далеко за пределы вопроса, наводящего на непосредственное его рассмотрение и вполне заслуживающее быть наконец выясненным со всею возможною резкостью.