ПРЕДИСЛОВИЕ
 

     Если бы среди бесконечного разнообразия предметов, о которой говорится в этой книге, и оказалось что-нибудь такое, что против моего ожидания, может кого-либо обидеть, то не найдется в ней, по крайней мере, ничего, сказанного с злым умыслом. В природе моего ума нет склонности к порицанию. Платон благодарил небо за то, что родился во времена Сократа, я же благословляю его за то, что оно судило мне родиться при правительстве, под властью которого я живу, и повелело мне повиноваться тем, к которым внушило любовь.

     Я прошу одной милости, хотя и боюсь, что мне в ней откажут: не судить по минутному чтению о двадцатилетнем труде; одобрять или осуждать всю мою книгу целиком, а не отдельные ее фразы. Когда хотят узнать цели и намерения автора, то где же всего ближе искать их как не в целях и намерениях его произведения.

     Я начал с изучения людей, и нашел, что все бесконечное разнообразие их законов и нравов не вызвано единственно произволом их фантазии.

     Я установил общие начала, и увидел, что частные случаи как бы сами собой подчинялись им, что история всех народов вытекали из них, как следствия, и всякий частный закон входил в связь с другим законом или становился в зависимость от другого, более общего закона.

     Обратившись к древности, я постарался усвоить дух ее, чтобы случаи, существенно различные, не принимать за сходные, но и не просмотреть различия в тех, которые кажутся сходными.

     Принципы свои я извлек не из своих предрассудков, а из самой природы вещей.

     Не мало истин окажутся здесь очевидными лишь после того, как обнаружится цепь, связующая их с другими истинами. Чем больше будут размышлять над подробностями, тем более будут убеждаться в верности общих начал. Самые эти подробности приведены мною не все, ибо кто мог бы сказать все, не причиняя крайней скуки?

     Здесь не найдут тех крайностей, которые, кажется, составляют характерную особенность современных сочинений. При известной широте взгляда все крайности исчезают; появляются же они обыкновенно лишь вследствие того, что ум писателя, сосредоточившись всецело на одной стороне предмета, оставляет без внимания прочие.

     Я пишу не с целью порицать установления какой бы то ни было страны. Всякий народ найдет в моей книге объяснение усвоенных им правил, и она естественно приведет к заключению, что предлагать в них какие-нибудь изменения имеют право только те лица, которые получили от рождения счастливый дар проникать одним взглядом гения всю организацию государства.

     Просвещение народа - дело далеко не безразличное. Предрассудки правителя были первоначально предрассудками народа. Во времена невежества люди не ведают сомнений, даже когда творят величайшее зло, а впору просвещения они трепещут, даже при совершения величайшего блага. Они чувствуют старое зло, видят средства к его исправлению, но вместе с тем видят и зло от этого исправления. Они оставляют дурное из боязни худого и довольствуются существующим благом, если сомневаются в возможности большего; они рассматривают части только для того, чтобы познать целое и исследуют все причины, чтобы уразуметь все последствия.

     Если бы я мог сделать так, чтобы люди получили новые основания возлюбить свои обязанности, своего государя, свое отечество и свои законы; чтобы они почувствовали себя более счастливыми во всякой стране, при всяком правительстве и на всяком занимаемом ими посту, - я счел бы себя счастливейшим из смертных.

     Если бы я мог сделать так, чтобы у тех, которые повелевают, увеличился запас сведений относительно того, что они должны приписывать, а те, которые повинуются, нашли новое удовольствие в повиновении, - я счел бы себя счастливейшим из смертных.

     Я счел бы себя счастливейшим из смертных, если бы мог излечить людей от предрассудков. Предрассудками я называю не то, что препятствует нам познанию некоторых вещей, а то, что мешает нам познать самих себя.

     Стремясь просветить людей, мы всего более можем прилагать к делу ту общую добродетель, в которой заключается любовь к человечеству. Человек - это существо столь гибкое и в общественном быту своем столь восприимчивое к мнениям и впечатлениям других людей, - одинаково способен и понять свою собственную природу, когда ему указывают на нее, и утратить даже всякое представление о ней, если ее скрывают от него.

     Я много раз начинал и покидал этот труд; тысячу раз бросал я на ветер уже написанные мною листки, и каждый день чувствовал, как мои отеческие руки падают от бессилия. Исследуя свой предмет без всякого предварительного плана, я не знал ни правил, ни исключений, и - если находил истину, то для того только, чтобы тут же утратить ее; но когда я открыл мои общие начала, то все, чего я искал, предстало передо мною, и в течение двадцати лет я видел, как труд мой возникал, рос, развивался и завершился.

     Если этому труду суждено иметь успех, я буду много обязан им величию моего предмета. Не думаю, однако, чтобы тут не было никакой заслуги и с моей стороны. Когда я прочел все, что было написано прежде меня столь многими великими людьми во Франции, в Англии и Германии, я был поражен восхищением, но не пал духом. «И я тоже художник», воскликнул я вместе с Корреджио.
 

ЗАЯВЛЕНИЕ АВТОРА
 

     Для понимания первых четырех книг этого труда следует заметить, что 1) под словом республиканская добродетель я разумею любовь к отечеству, т.е. любовь к равенству. Это не христианская или моральная, а политическая добродетель; она представляет ту главную пружину, которая приводит в движение республиканское правительство подобно тому как честь является движущей пружиной монархии. На этом основании любви к отечеству и к равенству я и дал название добродетели политической: новые идеи, к которым я пришел, обязывали меня приискать для них и новые названия или употреблять старые слова в новом смысле. Лица, не понявшие этого, приписали мне много таких нелепых мнений, которые показались бы возмутительными во всех странах мира, так как во всех странах мира дорожат нравственностью. 2) Следует обратить внимание на то, что между утверждением, что известное свойство, душевное расположение или добродетель не являются главными двигателями такого-то правительства и учреждением, что они в этом правительстве совсем отсутствуют, есть большое различие. Если я скажу, что такое то колесо или шестерня не относятся к орудиям, приводящим в движение механизм часов, то можно ли из этого заключить, что их совсем не имеется в этих часах? Столь же основательно заключение, что истины христианства и моральные и даже сама политическая добродетель отсутствуют в монархии. Одним словом: честь существует и в республике, хотя движущее начало республики - политическая добродетель, и - политическая добродетель находится и в монархии, несмотря на то, что движущее начало монархии - честь.

     Говоря в V главе III-й книги моего сочинения о человеке блага, я имел в виду не человека блага христианского и морального, но человека блага политического, обладающего тою политическою добродетелью, о которой была речь. Это человек, который любит законы своей страны и любовью к ним руководствуется в своей деятельности. В настоящем издании я, посредством более точного определения своих идей, представил все эти вещи в новом свете, и в большинстве случаев, где было употреблено мною слово добродетель, заменил его выражением политическая добродетель.