ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ПЕРЕВОДУ
 

     Автор сочинения, предлагаемого русской публике в настоящем выпуске «Библиотеки для самообразования», принадлежит к числу самых выдающихся представителей науки государственного права во Франции. Наряду с ним может быть поставлен только Эсмен, главный труд которого по конституционному праву давно уже появился в двух русских переводах и пользуется широкой и вполне заслуженной известностью среди русских читателей. Но в то время как Эсмен представляет собой типического выразителя традиционной доктрины, совершенно нетронутого современным критическим духом, Дюги, напротив, всецело проникнут этим духом критики, который принимает у него подчас крайние формы, переходит в дух разрушения и отрицания всего, что идет от прошлого, что составляет принятую догму. И это отрицание относится не только к французской доктрине, которую следует признать весьма отсталой в смысле более глубокой теоретической разработки, оно одинаково распространяется и на немецкую науку. Дюги хочет проложить новые пути и построить совершенно новое здание. Но его доктрина, при всем своем смелом новаторстве, в основе своей не столько создает нечто, безусловно новое, сколько возрождает, - конечно, в измененном виде, - старое естественное право. Во всяком случае, как бы ни судили о чрезмерном критицизме, свойственном Дюги, нельзя не признать, что его критические стремления действуют освежающе: соединяясь с многосторонней и основательной эрудицией, они производят впечатление, заставляют пересмотреть многое из того, что кажется общепризнанным, и укрепляют тот дух анализа, который составляет необходимое условие плодотворного движения науки.

     Читая книгу Дюги, мы на первых же страницах встречаем его заявление, из которых видно, как он понимает задачу современной государственной науки. Говоря о немецких доктринах, которыми «вдохновляются наиболее известные представители публичного права в Германии, в частности Лабанд и Еллинек», он замечает: «мы отвергаем их со всею возможною энергией; с такими доктринами невозможно добиться юридического ограничения действий государства» (стр. 4). Из дальнейшего мы узнаем, что эта проблема не нова: «она возникла в уме человека с того дня, как он начал размышлять о социальных явлениях». От прошлого мы имеем опыт разрешения этой проблемы в индивидуалистической доктрине: «она позволила в первый раз точно установить ограничение государства правом» (стр. 8). Но индивидуалистическая доктрина, о которой говорит Дюги, есть не что иное, как доктрина естественного права, с которой он сам таким образом устанавливает свое родство. Проблема, которую ставила она, та же самая, что и проблема, занимающая Дюги. Правда, признавая проблему, он отвергает способ ее разрешения, данный школою естественного права. Однако, доводы, которые он приводит, убеждают нас только в том, что под индивидуалистической доктриной  и школой естественного права он разумеет некоторые устарелые формы их выражения, тем легче поддающиеся опровержению, что их никто не возьмется теперь защищать. Индивидуалистическая доктрина в том виде, как ее излагает и критикует Дюги, не существует более; но взамен ее возникла и развивается другая, - в основе своей также индивидуалистическая - доктрина, свободная от тех недостатков, которые он приписывает индивидуализму. «Естественный, изолированный человек, рождающийся свободным и независимым от других людей» есть действительно «пустая абстракция». Точно также и «абсолютное равенство всех людей» - кто с этим не согласится - «противоречит фактам». Но современная индивидуалистическая доктрина, включившая в свои учения понятие социальной эволюции, ничего подобного не утверждает. А, причисляя к идеальным правилам личности право на достойное человеческое существование, она открывает возможность установить положительные юридические обязанности государства, что, по мнению Дюги, является для индивидуализма невозможным (стр. 10). Более того: современная индивидуалистическая доктрина не только не отрицает принципа солидарности, от которого исходит Дюги, но включает этот принцип в число своих необходимых постулатов. Вместо двойства доктрин индивидуального и социального права, о котором говорит Дюги, возможно их сочетание, о котором он не упоминает.

     По мнению ученого «индивидуалистическая доктрина, не может быть принята, так как она покоится на априорном и гипотетическом утверждении». Но, спросим мы, на каком основании покоится доктрина солидаризма? Утверждение, что человек по природе существо социальное, конечно, не может считаться априорным и гипотетическим, ибо оно вытекает из фактов. Но доктрина солидаризма утверждает, в качестве своего основания, нечто большее, чем указанное фактическое положение: она говорит о социальном долге человека, о том, что «его права суть лишь последствия его обязанностей» (стр. 13). Социальная солидарность  есть факт, это бесспорно; но социальная солидарность, согласно этой доктрине, есть также и долг, и мы вправе спросить, откуда это вытекает? Вывести долг из факта - немыслимо; ab esse ad necesse non valet conseguentia, таково старинное философское положение, и пока нам не указали иных оснований социального долга, мы имеем право утверждать, что доктрина солидарности покоится на априорном и недоказанном утверждении. Дюги не знает другого основания социальных обязанностей, кроме фактического положения и силы вещей (стр.18), и потому наше замечание всецело относится к его построению.

     Мы говорим об этом не для того, чтобы отрицать идею солидарности. Напротив, мы ее всецело принимаем. Мы утверждаем только, что для нее необходимо найти более твердые основания и выяснить ее философское и практическое значение. Мы утверждаем с другой стороны, что роль этой идеи в построении Дюги та же самая, что роль индивидуалистической идеи в доктрине естественного права. В самом деле, какова его главная цель? - Показать, что необходимо принять некоторую объективную норму, стоящую над положительным правом и одинаково обязательную как для подданных, так и для государства. Но ведь это и есть самое существенное стремление естественного права, и если Дюги, в отличие от немецкого и русского разрешения этой проблемы, стремится утвердить свое построение исключительно на фактах и на изменчивых исторических данных (стр. 20), то на этом пути он создает для себя лишь непреодолимые затруднения. Релятивизм, который он отстаивает, не только не дает твердых оснований для установления идеи долга, но совершенно разрушает эту идею и приводит к моральному нигилизму.

     Шаткая по своим философским основаниям, теория солидаризма в том виде, как она высказывается у Дюги, представляется нам и недостаточно продуманной в своих практических последствиях. Главное последствие, которое выводит из нее уважаемый профессор, состоит в утверждении связанности государства правом; но тот же самый результат, как он говорит, вытекает и из теории индивидуальных прав (стр. 70).

     Равным образом и другие последствия идеи солидарности, о которых мы узнаем по разбросанным и - надо сказать - немногочисленным замечаниям автора, одинаково могут быть выведены из теории индивидуалистической: таковы право на вспоможение, на обучение и т.п. Мы предлагаем читателю проделать такую задачу: прочесть от начала и до конца книгу Дюги и выяснить, в какой мере на его отдельных построениях отразилась идея солидарности. Мы не сомневаемся в результате: трудно было бы не согласиться с тем, что отражение этой идеи в доктрине Дюги является лишь недостаточным и поверхностным. Мы не ставим этого в вину автору: мы полагаем, что это вытекает из существа дела. Иначе и не могло быть при обработке современного конституционного права. Речь идет ведь здесь не о тех специальных связях, которые вытекают из социальной природы человека и с неизбежностью отражаются на всем содержании права, а о тех социальных обязанностях, которые по отношении к действующему праву являются постулатами, а не фактами, так как они еще не проникли в него. «Доктрины социального права в настоящее время еще лишь вырабатываются, - говорит Дюги, - социалистическое понимание права стремится повсюду, в теории, в юриспруденции и даже в положительном праве, заменить собою индивидуалистическое понимание. В этот переходный период трудно с точностью овладеть доктринами различных публицистов, и мы должны ограничиться попыткою построить собственную последовательную теорию» (стр. 12). Неудивительно, что при обработке действующего права социалистическое понимание, вытекающее из принципа солидарности, не могло найти для себя место. Тут возможно было одно из двух: или последовать за Антоном Менгером в его попытке построить «Новое учение о государстве» в духе социалистическом, или же ограничиться простым установлением соответствующих постулатов, показав их частичное осуществление в современной социальной политике и изобразить действующее конституционное право так, как оно есть. Последовательной теории современного конституционного права на принципе солидарности построить невозможно. В этом отношении у Дюги есть очевидная неясность.

     Во всяком случае, мы должны признать, что его попытка внести понятие солидарности в круг идей государственной науки есть большая заслуга и несомненный шаг вперед. Если не считать Менгера, который не является специалистом по государственному праву, Дюги - единственный из выдающихся представителей своего предмета, вводящий в область юриспруденции начала нового общественного сознания. На этой почве возможна дальнейшая плодотворная работа, возможна переоценка старых понятий и еще более решительное преобразование традиционных воззрений, чем то, которое мы находим у Дюги. Произведенная им критическая работа скорее относится к формальному моменту, чем к существу дела. Он придает слишком большую цену юридическим конструкциям и употребляет слишком много усилий на борьбу с конструкциями господствующими, между тем как дело вовсе не в этом. Нам представляется, например, совершенно ошибочным придавать какое то роковое значение понятию юридической личности государства, как это делает Дюги. Если это понятие имеет только конструктивный смысл и ограничивается рамками формально-юридического построения, оно не имеет в себе ничего опасного. Точно также нам кажется бесплодной борьба с термином субъективное право.

     Как кажется, уважаемый автор не свободен от того крайнего юридического реализма, который придает юридическим конструкциям несоответствующее им значение - был исчерпывающим и точным выражением действительных отношений, а не только искусственными вспомогательным построением этих отношений для целей юридической техники.

     Но и в этой области, в критике господствующих юридических конструкций, мы должны признать талант автора и его диалектические способности. Это не легковесная критика поверхностного ума, несогласного с другими по недоразумению, по непониманию их взглядов; это плод серьезной и хорошо продуманной мысли, заслуживающей внимательного к себе отношения. Господствующая наука, в лице Эсмена, слишком легко отстраняет от себя новые идеи, под именем «немецких отвлеченностей, которые едва ли проникнут во французские умы». Она замыкается и против идей солидарности и братства, считая их выходящими за границы права. Тем с большим признанием мы должны отнестись к начинаниям Дюги, и те замечания, которые мы сделали, имели в виду лишь показать, что эти начинания ставят ряд сложных и важных проблем, которые не могут быть решены сразу.

     Затруднения современной государственной науки могут быть преодолены только совокупными усилиями многих, только продолжительной и прилежной работой новых государственников, отрешившихся от старых предрассудков. Дюги делает в этом отношении первые шаги.

     В этом смысле мы горячо рекомендуем его книгу русским читателям, как сочинение свежее, живое и будящее мысль.

П. Новгородцев

Юрьев, Лифл. Губ

20 мая 1908 г.