ВВЕДЕНИЕ
 

     Цель этой книги не та, которую ставят себе обыкновенно ученые законоведы, толкующие или объясняющие свод уголовных законов. Я буду касаться писанного уголовного закона единственно только для того, чтобы подвергнуть его контролю вечного закона, который один и тот же для Афин, как и для Рима, текст которого существует только в божественном разуме и в сознании рода человеческого. Я не имею, также, намерения собрать и сравнить между собою уголовные законы, существовавшие у различных народов земли, потому что такой ученый и требующий терпения труд - если он не подчинен более возвышенной мысли, если он не имеет целью представить осязательно постепенное торжество права над слою, разума над страстями, справедливости над варварством - не может представить нашим глазам ничего другого, как только картину ужасов, жестокосердия, насилий и преступлений более гнусных, чем те, которые эти законы желали истребить, преступлений, позорящих человечество, которые посему и следует вычеркнуть из его памяти с такою же заботливостью, с какою стараются их сохранять. Наконец, здесь не может быть и речи о том, чтобы на место существующих в настоящее время уголовных законодательств ввести идеальный кодекс, в котором все наказания и все преступления были бы размещены в более или менее точном порядке. Здесь идет только дело о том, чтобы найти начала, на которых основывается или должно основываться уголовное правосудие, и правила, которым оно должно следовать, исполняя свою печальную миссию. Здесь идет дело о том, чтобы собрать элементы того, что можно было бы назвать философией уголовного права.

     В самом деле, представьте себе уголовное законодательство, не основанное на нравственных началах; законодательство, которое имеет ввиду доставить одной только какой-нибудь секте, партии, одной только форме правления, одному более или менее многочисленному классу общества торжество и преобладание над всеми остальными частями общества, - тогда конечно, нечего думать об охранительных формах правосудия, о неприкосновенности и независимости судей, о безопасности обвиненных и прах защиты. Собственность, свобода, честь, самая жизнь людей, - все принесено будет в жертву цели, к которой стремится законодательство, потому что эта цель, вместо того чтобы быть целью общею, целью всего общества во всей его целостности, будет только удовлетворением частных эгоистических интересов, предрассудков и буйной гордости.

     Но не только личная свобода, не только общественный порядок, - сама нравственность, общественная совесть, находится в опасности, развращается и разрушается уголовным правосудием, не имеющим твердых начал или руководимым ложными принципами. Когда правосудие хочет обнять всю область нравственности, оно, наконец, доходит до того, что уничтожает всякое различие между уголовным законом и нравственным долгом. Но так как уголовный закон может поражать только видимое, то нравственность будет состоять в искусстве не быть пойманным, честным человеком будет тот, кого правосудие никогда не поймало с поличным, и тогда лицемерие станет на место религии и добродетели. С другой стороны, мера наказания будет тогда мерою нравственности деяний: деяние строго наказуемое, будет считаться более преступным, чем деяние наказуемое слабо, которое будет считаться простительной погрешностью; признаком же невинности или нравственности деяния будет считаться неупоминание его в своде законов.

     Еще другим путем уголовное право может стать средством порчи общественной нравственности, именно когда оно становится в прямой оппозиции к нравственному закону и к самым законным влечениям человеческого сердца; когда оно, например, старается привести виновного  к признанию посредством свидетельства против него самых дорогих ему лиц, когда оно называет преступлением, - как это делало наше прежнее законодательство - недонесение известных покушений, когда она принуждает жену доносить на своего мужа, детей - изменять своему отцу, или даже когда оно насильно, под страхом наказания, хочет заставить признать дозволенным то, что запрещается природой, совестью, или правилами религии.

     Общественная нравственность может пострадать также от законов, которые должны защищать ее, когда правосудие употребляет двойственные меры и весы, когда оно не одинаково относится к великому и малому, к богатому и бедному, когда богатого оно поражает в малейшей части его имущества, а бедного в его свободе, его единственном средстве к существованию, единственной опоре его семейства; или когда оно слишком жестоко, потому что крайние жестокости, которые к счастью исчезли уже из нашего законодательства, уничтожают в человеке последнее чувство человечности, ничем не заменяя его; они бывают причиною одичания нравов и, вследствие этого, они осваивают общество с преступлением, также как и с наказанием. Уже давно заметили, что почти все преступники много раз присутствовали при смертных казнях, и из наблюдений известно, что в странах, где еще существуют телесные наказания, самыми неисправимыми преступниками бывают именно те, которые по нескольку раз были наказываемы плетьми. Этот факт натурально должен заставить нас осудить также и крайнее унижение, или унижение в публичных местах, когда обесчещенный выставляется на позорище толпе. Что преступника следует поражать в его чести, так же как и в его имуществе и свободе, что нравственные страдания должны соединяться со страданиями физическими, - это совершенно справедливо, потому что само совершение преступления уже бесчестить преступника.

     Но унижение не должно доходить до крайности, до того, чтобы уничтожить последнюю искру чести в преступнике. Нельзя также допустить, чтобы унижение одних становилось более зрелищем и праздником для других, чем уроком, - в чем, однако же, можно упрекнуть обычай выставлять преступников в публичных местах. Если виновный, испытывая наказание, сохраняет еще в своей душе остаток честности и стыда, слабое желание вступить когда-нибудь снова на путь добра, то можно с уверенностью сказать, что сходя с позорной эстрады, где он, как скованный дикий зверь, в продолжение часа встречал насмешливые взгляды своих ближних, он непременно почувствует в своем сердце твердую решимость повторять преступление и ненависть к обществу за его насмешки!

     Так как основы, выставляемые философией уголовного права ничто иное, как естественные основы человечности и правосудения, приспособленные к репрессии преступлений и к защите общества, то понятно, что они мало помалу должны были восторжествовать над  свирепыми инстинктами и дикими страстями, которые заставляли молчать в сердце человека голос совести; мало помалу проникли они в законодательство с тою непреодолимою силою, которая заключается с истине.

     Уголовное право сначала ограничивалось только правом мести, правом совершенно частным, которое становилось наследием всего семейства обиженного и бичем семейства обидчика, преследуя его в его собственной личности и в личности его детей, внуков, правнуков, в личности всех его родственников до того, пока кровь не смывалась кровью.

     Вместе с религиозной карательностью, которая отчасти до сих пор сохранила свою силу, мало помалу начала образоваться карательность политическая, т.е. законодательство, которое наказывало всякое преступное действие, как оскорбление, нанесенное власти короля, господина или преобладающей секты. На этом-то принципе основывается конфискация.

     Дух нового времени поставил на место политической карательности, карательность общественную, где наказания налагаются во имя и в интересе общества. Этого одного изменения достаточно было для того, чтобы уничтожить все несправедливости и ужасы, чтобы окружить обвиненного самыми важными гарантиями, чтобы сделать задачу судьи более благородною и более достойною его, чтобы защищать самое общество более действительным образом и, наконец, чтобы вывести из употребления застенок и другие орудия пытки, которые были скорее орудиями мести, чем правосудия.

     Философия уголовного права имеет ясно определенные границы, так что невозможно смешивать ее с какою-нибудь другою отраслью естественного права. Она заключается в решении следующих трех вопросов: 1) Из какого начала истекает и на каком основывается право наказания? Берет ли право наказания свое начало в религии, нравственности или просто в общественном интересе? Следует ли смотреть на него как на следствие начала возмездия, принципа абсолютного правосудия, требующего воздаяния злом за зло, или как на применение права необходимой обороны, или, наконец, как на особенную форму благотворительности, которая требует не наказания, но исправления виновного? «) Какие действия наказуемы, или какие действия должны быть подведены под уголовный закон? Должен ли уголовный закон, как мы уже выше сказали, нападать безразлично на все ошибки, на все нечестивые и безнравственные поступки, на всякое нарушение, от которого могут пострадать наши обязанности, все равно оскорбляет ли оно наших ближних и все общество, или, не переходя за пределы совести и веры, только нас одних? Должны ли законы, - в случае если мы даже допустим полную их строгость для деяний, наносящих людям ущерб, - равным образом преследовать и действия, оскорбляющие только внутреннее наше чувство? Должны ли они преследовать, например, ложь, неблагодарность, точно также как убийство и воровство? С этим вопросом связано определение степени разумности и свободы, которая необходима для того, чтобы виновный в преступлении был бы ответственен за него, и определение различных степеней виновности, смотря по обстоятельствам, которые содействовали совершению преступления. 3) Какого свойства должны быть наказания? Какие наказания может налагать общество, не превышая своего права и не погрешая против истинного правосудия, не нарушая соответственности, которая должна существовать между преступлением и наказанием и не ослепляясь ни жалостью, ни местью? Что следует думать о наказаниях, до сих пор сохранившихся в большей части уголовных законодательств и, главным образом, во французском уголовном кодексе? Из этих трех вопросов, без всякого сомнения, первый самый важный, самый достойный внимания со стороны философа и законодателя, моралиста и законоведа, но также и самый трудный, самый отвлеченный и самый сложный, потому что от образа решения этого вопроса зависит решение всех остальных; смотря потому, как он был разрешен законодателем можно наперед сказать, основано ли законодательство на определенных началах или оно - творение страстей и произвола, служит ли оно выражением справедливости и разума или орудием угнетения и ненависти.