ПРЕДИСЛОВИЕ

     Под заглавием «Очерки арийской мифологии в связи с древнейшей культурой» автор предпринял ряд работ, ряд монографий по отдельным вопросам из области мифологии индоевропейского племени. Занимаясь специально древнейшим памятником арийской мысли, Ведами, автор отводит последним главное место в своей работе и даже думал сначала ограничиться исследованием верований индусов ведийского периода. Но мало-помалу, по мере более обстоятельного изучения текстов Риг-Веды, в нем сложилось убеждение, что для уяснения массы темных ведийских мифов необходимо прибегнуть к методу сравнительному и искать аналогий в народных верованиях всего индоевропейского племени. Приходилось вступить в область сравнительной мифологии, обратиться к трудам Макса Мюллера, куна, Шварца, Маннгардта, де Губернатиса, Кокса, Гана и прочих представителей этой молодой науки. Должно сознаться, что общее впечатление было далеко неудовлетворительно: занимаясь сравнительным языкознанием, автор привык искать в книге полноту материала, строгость метода, убедительность выводов, точность анализа. Что же представили ему труды сравнительных мифологов? Вместо полноты материала, необходимого для освещения отдельного мифа, находил он несколько ничего не выясняющих аналогий, взятых без всякой критики с разных сторон от различных народов, от разных времен; рядом с ведийским мифом стояла русская сказка, предание американских краснокожих, сказание Эдды или руна Калевалы. На основании сравнительного метода все это лепилось вместе, без проверки, с полным убеждением, что все это пригодно для уяснения первоначального вида и значения мифа.
     Материала было слишком много и все же недоставало научной полноты. Увлеченные двумя-тремя аналогичными чертами, исследователи забывали, что сравнительный метод может привести к важным результатам лишь вод условием строгой исторической критики сравниваемого материала - истину, в которой давно убеждены языковеды. Прежде чем искать объяснения слову в родственных языках, следует приготовить его к сравнению и проследить историю его в родном языке и по возможности вывести его древнейший звуковой вид - сравнительному методу должен предшествовать исторический. То же самое должно быть применяемо и к мифу, иначе сравнение будет бесплодным сопоставлением…
     Ожидая выводов, вытекавших из самого сравниваемого материала, автор нашел готовые теории, составленные уже заранее. Все сравнения имели единственною целью подтвердить либо солярную, либо метеорологическую теорию и, зная заранее взгляд исследователя, читатель мог быть вполне уверен, что все детали, какие только представляют разбираемые мифы, будут в конце концов приведены к одному знаменателю и войдут в поэтическую картину грозы или восхода солнца. Если несколько объяснений, представленных более талантливыми представителями мифологической науки, и казались обаятельны по ясности и простоте, то этими немногими жемчужинами далеко не искупалась масса бесплодных сопоставлений и натянутых объяснений, желавших во что бы то ни стало провести теорию, исповедуемую тем или другим ученым. Сравнительная мифология рисковала потерять так же быстро всякий кредит в глазах трезвой наука, как она же удивила ее своими первыми, блестящими опытами. Уже начинает слагаться убеждение, что последователи новой науки слишком рано убедились в своем всезнании, что они витают в туманной области гипотез и фантазий, дышат нездоровой атмосферой гаданий и предположений, действующей опьяняющим образом на трезвого человека. Результаты, достигнутые ими доселе, зиждутся главным образом на правдоподобии, а одно правдоподобие, по выражению Тейлора, «считается теперь таким непригодным достоинством, что каждый исследователь искренно желает, чтоб таких достоинств было как можно менее».
     Если автору и пришлось разочароваться в блестящих результатах сравнительной мифологии, все же он не дошел до отрицания этой науки вообще, проповедуемого еще доселе некоторыми представителями классической мифологии. Он убедился только, что молодая наука находится в периоде развития, хорошо известном в истории других наук. Первые успехи, первые увлечения сменились периодом затишья, наступающим неизбежно, когда начинается слышаться убеждение, что известная теория не в состоянии объяснить новых фактов. Там и сям слышатся голоса, подвергающие критике прежние настроения; ученики, вечно готовые jurare in verba magistri, с каким-то ожесточением отстаивают здание, готовое обрушиться, и подкрепляют его новыми подпорами, между тем как сами мастера, возводившие это здание, налагают на себя doctum silentium. Таково действительно современное состояние сравнительной мифологии. Талантливый основатель солярной теории Макс Мюллер ограничился мастерским проведением ее в некоторых индусских и греческих мифах: уверовав в готовую теорию, учение его Кокс проводит ее с необыкновенным упорством во всей массе индоевропейских мифов и доводит учение учителя до абсурда. Остроумные статьи проповедника метеорологической теории профессора куна вызвали ряд поверхностных работ, где помянутая теории доведена до крайности.
     Преждевременно построенная теория, как всегда бывает, затормозила на время движение науки. К чему было обстоятельно и подробно изучать миф, сделать его историю, когда объяснение известно заранее? Достаточно было познакомиться с методом учителя, подметить приемы, посредством которых из мифа выжимаются солярный и метеорологический смысл, чтоб работать далее на благодарном поле, где все дается без труда, где при небольшом напряжении воображения достигаются капитальные результаты.
     Современное состояние сравнит. мифологии живо напоминает те первые шаги сравнительного языкознания, когда открыто было родство древнего языка Индии с языками европейскими и когда для подтверждения этого неожиданного открытия в глазах скептиков лингвисты с увлечением устремились на поле сравнения, сопоставляя санскритские и европейские слова массами, на основании лишь некоторого сходства, не отдавая себе точного отчета в фонетических законах. Многое ли из этой массы сближений осталось с тех пор достоянием наука? Наука строго отнеслась к этому материалу, выяснила законы, управляющие переходом звуков в каждом отдельном языке и, прилагая их к сопоставленным словам и формам, допустила к сравнению лишь то, что их не нарушало. Требуя от сопоставления не вероятности, а достоверности, она налагала на исследователя обязанность доказать. Что известное слово, сравниваемое с другими родственными ему в индоевроп. языках, не могло принять иного фонетического вида, как именно тот, который оно представляет, что этот вид обусловлен фонетическими законами, управляющими языком и действующими с неотразимостью необходимости. Как молодая сравнительна мифология, едва ступая неверными шагами, уже задается вопросами о происхождении мифов, так и юная лингвистика не избегла общей участи самоуверенности юности и настроила много теорий о происхождении языка. Но эти теории, постоянно сменявшие одна другую, по мере более многостороннего изучения явления языка, нисколько не остановили прогрессивного движения науки. Не увлекаясь той или другой гипотезой, наука осторожно двигалась вперед, открывая новые законы, новые очки зрения и указывая новые факты, затрудняющие более и более всякие умозрительные построения. Нет основания думать, что эти теории лингвистов и мифологов оставались бесплодны в истории науки: смелые построения вызывали вопросы о своей прочности, возбуждали критические работы, придавали временное оживление спокойному ходу науки. Кроме этой отрицательной пользы была и положительная: гипотезы открывали новые точки зрения, ибо редкая из них не содержала известной доли истины, хотя из этой доли исходили слишком обширные обобщения.
     Но если общие теории, проводимые в массе материала, и не произвели на автора удовлетворительного впечатления, если объяснения мифов казались ему односторонними и преждевременными, все же в изучении последних были достигнуты важные успехи, все же наука представляла массу частных открытий и собрала богатый материал для будущих построек. Этот материал нельзя было игнорировать, каких бы взглядов ни держался автор на значение мифов. Воспользовавшись им для своих работ, он должен был выяснить себе известные правила, сообразно с целью, к которой стремился. Эта цель была прежде всего исследовать представления индусов ведийского периода, изучить ведийские божества на основании гимном Риг-Веды и циклы мифов, облекающих эти типы. Для достижения этой цели он старался сначала собрать для каждого типа полный материал в самих текстах, затем путем сравнения выяснить первоначальный вид мифов, сохранившихся в Ведах часто в виде кратких и темных отрывков. Убежденный, что типы космических божеств были одни и те же у всех народов индоевропейской семьи, он не довольствовался общим поверхностным приравнением одного типа к другому, но старался. Чтобы сравнение было по возможности полное, простиравшееся не только на общее, но и на частности. Только путем такого сравнения индоевропейских слов и форм выяснила сравнительная грамматика фонетические законы отдельных языков и этим же путем надеялся автор понять индивидуальное развитие общих типов у разных народов одной семьи. Сравнение должно было показать не только сходство, но и различие, ибо и то и другое равно необходимо для полного изучения.
     Что касается сравниваемого материала, то автору казалось более целесообразным ограничение, нежели распространение. Подобный поворот замечается и в лингвистике нашего времени: и она. Кроме общего родства, признала между языками специальное родство, сближающее их между собою по группам и достигла важных результатов, исследуя признаки, не разделяемые известной группой с другою. Сложилось даже убеждение, что черты специального родства двух языков между собою стоят в связи с географическою близостью народов одной и той же семьи: так, славянские наречия, находясь на меже между Востоком и Западом, представляют черты специального сходства, с одной стороны, с литовскими наречиями, с другой - с иранскими и в подобном же отношении к италийским наречиям, с одной, и к арийским, с другой, стоят наречия Эллады. Мы не в состоянии провести подобную мысль во всей строгости в область религиозных представлений, но независимо от нее, по другим мотивам, сочли нужным ограничить свои сопоставления. Для освещения ведийских божеств мы обратились главным образом к богато развитой греческой мифологии, высокая разработка которой представляла особенные выгоды для сравнения, затем привлекали к сопоставлению верования иранцев. Представляющие черты специального родства с индусскими и, наконец, по очень понятному мотиву, миф. представления славян. На первом плане у нас было подробное представление мифов и выведение их первоначального, древнейшего вида; если иногда мы и не могли воздержаться от попытки к их истолкованию, то не придаем этим опытам большого значения, хотя мы и старались держаться вдали от предвзятых теорий и объяснять миф из него самого, однако всякий знает. Как легко увлечься плодами собственного соображения, навязать их творцам разбираемых мифов и как трудно перенестись на точку зрения народов, отдаленных от нас многими веками. Одно лишь полное всестороннее изучение культуры известного периода могло бы предохранить исследователя от субъективных толкований; но много ли у нас источников для приобретения ясного понимания древнейших культур? Тем не менее, только этим путем вероятность может достигнуть степени достоверности, и потому мы сочли необходимым начать изучение ведийской мифологии очерком культуры ведийского периода, насколько можно найти материала для ее восстановления в гимнах. Как бы беден ни был наш очерк, его польза выяснится для читателя уже в этом первом томе и мы сочли его необходимым введением ко всем дальнейшим работам.
     Первый том посвящен выяснению одного из древнейших типов индоевропейских божеств, типа близнецов, известного у индусов под именем Асвинов, у греков под именем Диоскуров. Первые главы содержат характеристику этих божеств у индусов и греков и разбор мифов, входящих в этот цикл; затем исследуются следы, указывающие на существование того же типа и тех же преданий у некоторых других народов индоевроп. семьи и наконец в последней главе делается попытка к объяснению происхождения этих миф. представлений, общих у арийцев с халдеями. По свойству самого предмета и недостатку материала, многие вопросы, представляющие значительный интерес, могли быть только поставлены, а не решены автором, некоторые мысли высказаны в виде предположения и не обставлены убедительными доказательствами, другие могут оказаться неверными впоследствии; но такова судьба всякого исследования, основанного на источниках и на материале, почерпнутом из первых рук. Если многое окажется неверным в глазах компетентной критики, если многое будет исправляемого и дополняемо впоследствии и самим автором, по мере изучения новых данных, все же ему служит утешением сознание, что он идет путем самостоятельным и что его могут винить лишь за собственные ошибки, а не за некритическое повторение чужих авторитетных мыслей.
     Для санскритских и зендских слов принята общеупотребительная латинская транскрипция. Для читателя, незнакомого с нею, заметим, что буквы с точкой внизу (d, t, n, m, r, l, L) следует произносить как простые, буквы с галочкой вверху (с как русское ч, g как дж, s как ш), с как с.