ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

     Заглавие этого сочинения достаточно указывает на цель, с которою оно было составлено. Я полагаю, однако, что, независимо, от своего первоначального назначения, оно может быть полезным и для публики.
     Правда, мы не имеем недостатка в хороших, даже превосходных книгах по части Экономической науки; но, за исключением двух, трех, представляющих ее цели, в очерке удобопонимаемом, остальные не способны руководить неопытного читателя. Притом, всякий писатель иначе понимает свой предмет и обращается с ним по-своему, а как вкус читателей и их потребности изменяются до бесконечности, то случается, что сочинение, непригодное для одних, становится иногда очень полезным для других. Наконец, всякое знание способно к усовершенствованию. - Итак, каковы бы ни были заслуги различных сочинений по «Политической экономии», все же они не исключают полезных усилий, употребляемых для развития этой науки.
     Может быть, просвещенный читатель найдет, что в этом последнем отношении, мой труд не совершенно без достоинства. До настоящего времени Политическая экономия рассматриваема была как наука о богатстве государств: я же старался показать, что она объемлет их благосостояние, и что теория просвещения составляет так же ее значительную часть, тесно соединенную с существенным предметом науки, т.е. с понятием о ценностях. Я пытался начертить абрис этой новой науки, для которой существуют только разбросанные там и сям материалы. Если, с одной стороны, этим приобретением область Политической Экономии оказывается расширенною, то с другой, я полагал сократить ее пределы, отделив для внутренней политики начала администрации, вытекающие из Политической Экономии; отделение это равно выгодно для обеих наук, в том отношении, что оно определяет точные границы каждой. Вступительная лекция, помещенная вслед за этим предисловием, познакомит более подробным образом с характером нововведений, а самое сочинение должно оправдать их.
     В теории народного богатства моим старанием было, не придерживаясь ни одной системы, соединить начала самые основные и самые полезные в приложении. Как большая часть этих начал заключается в сочинении Смита и ему особенно обязаны определенностью доказательств, возведенных на степень бесспорных аксиом, то может показаться, что я исключительно следую его системе; но это кажущееся обстоятельство побудило меня держаться на стороже против всякого духа секты. Смею утверждать, что нигде авторитет этого почтенного философа не довел меня до слепого ему подчинения. Я пользовался открытиями, сделанными после него, черпал советы у его толкователей, прислушивался к критике; наконец, и сам, несколько мог, взвешивал каждое из его начал, каждое из его положений. Просвещенный читатель знает, что есть пункты, в которых я не разделяю мнения этого великого писателя; против многих его положений, даже главных, я противопоставил возражения, добытые учением и опытностью. Таким образом, я действовал и в отношении других писателей, сочинениями которых мне приходилось пользоваться. Иногда, в примечаниях, я выставлял разницу во мнениях, но чаще воздерживался и от этого, считая лучше отложить в сторону самолюбие, нежели сделать из моего сочинения поприще для прений.
     Стремление к усовершенствованию науки, при составлении этого курса, было на втором плане: главная же цель, которую постоянно я должен был иметь в виду, состояла в приложении этой науки к родине моих августейших слушателей, в приучении их судить, по верным и неизменным началам, о явлениях, представляемых Россией в отношении богатства и просвещения. Итак, сочинение предпринятое с этим намерением, если бы ограничилось одной только услугой изложения в точности начал, вполне доказанных, непременно должно обратить на себя внимание России. В настоящее время все книги о Политической Экономии, какие мы имеем, написаны на иностранных языках: а, как всякий сочинитель старается быть понятым, по преимуществу, своими соотечественниками и оказать услугу скорее, нежели иностранцам, то из этого следует, что русский, изучающий науку по книгам, находит в них примеры, исключительно извлеченные из чужих стран и приложение лишь к этим странам. Если он не знает основательно их истории, общественных учреждений и нравов, то это неведение часто мешает ему понимать то, что к ним относится и, во всяком случае, он не найдет того интереса, который обыкновенно, бывает при рассказе о родине.
     Сознаюсь, что надежда удалить это препятствие и облегчить, таким образом, изучение Политической Экономии в России, особенно побудило меня к обнародованию моего сочинения. Старание, принятое мною в приложении к этой стороне начал знания и в осязательном их представлении, изъяснением фактов, собранных по личным наблюдениям, старание это может доставить мне некоторую признательность сограждан; даже иностранцы будут мне благодарны, ибо, в этом сочинении сведения, которых напрасно бы искали в своих статистиках. Наконец, наука ничего не потеряет от этого сочинения; если принять во внимание, что Россия, во многих отношениях, отличается от других европейских стран, то указанием, что начала Политической Экономии оправдываются в ней так же, как и в других местах, на девственной почве северных стран, как и в государствах, давно цивилизованных, умеренного пояса, значит оказать ей существенную услугу и доставить новые очевидные доказательства эти началам. Чтобы не прерывать связи изложения, я перенес в примечания, в конец сочинения, исторические и статистические разыскания о России, которыми были бы неуместны в самом изложении. Я также поступил со всеми отступлениями и разъяснениями, которые находил излишними для уразумения начал, даже тогда, когда они могли служить для доказательства и лучшего их усвоения. Это размещение даст возможность читателю наводить справки в примечаниях, по его усмотрению, и я надеюсь, что в них он всегда почерпнет сведения, подходящие к предмету, который они должны уяснить, сведения, которые он искал бы в двадцати разных сочинениях, и которое он находит здесь собранными, в немногих страницах.
     Политическая экономия затрагивает иногда довольно щекотливые вопросы. Я бы изменил доверию, которого был удостоен, если бы представлял моим высоким ученикам эти вопросы в свете, отличном от света истины и разума. Когда человек не призван к высказыванию своего мнения на счет великих интересов человечества, он может молчать, без унижения и без угрызения совести; но тот, кто берется выставить на вид эти интересы и их скрывает, делается виновным в самой гнусной измене и навлекает на себя презрение даже тех, которых одобрения заискивает своим лицемерным молчанием. Если всякий писатель должен защищать истину и человечество, то в особенности этот долг лежит на воспитателе, обращающем свою речь к Великим Князьям, мнение которых столь сильно влияет на судьбу народов. Совесть моя свидетельствует, что я исполнил священный долг, вытекающий из возложенной, а меня обязанности, хотя употребил при этом все усилия относиться с уважением к общественным учреждениям моей страны. Придавая гласности мои лекции, я сознавал необходимость еще большей осторожности: потому что много хорошего, высказанного моим ученикам на лекциях, не соответствовало печати. В стране монархической и у народа, сильно преданного своим обычаям, писатель должен быть осмотрительным, если не хочет повредить делу разума, вместо того, чтобы быть ему полезным. Однако эта осмотрительность не заставила меня отказаться от независимости моих мнений: иначе я бы не обнародовал моего сочинения.
     Ни мало не сомневаюсь, что публика убедиться в этом и на сочинение с таким характером, одобренное цензурою и изданное иждивением Его Императорского Величества, будет смотреть, как на благоприятное свидетельство в пользу либеральных начал, руководящих Русским правительством в просвещенное царствование Александра I.
     Всякое знание заключает в себе известное число истин, которые не поддаются ни оспариванию, ни дальнейшему развитию. Писатель, излагающий в целости науку, не может обойтись без этих истин и, таким образом, видит себя в необходимости повторять то, что говорили прежде него. Находясь в подобной необходимости, я, не колеблясь, пользовался взглядами и даже часто выражениями моих предшественников. Стараться иначе высказать то, что было сказано до меня и высказано лучше, нежели я бы мог сказать, было бы весьма безрассудною тратою времени.
     Вот почему это сочинение содержит в себе много извлечений, и быть может, что в нем есть лучшего, обязано Гарнье, Сэю, Сисмонди, Тюрго, Бентаму, Дюмону д’Иверуа, Стюарту, Юму, и, особенно отцу Политической Экономии, Смиоу. Прибавлю к этому, употребляя выражение Симонда де Сисмонди, «что вообще я остаюсь в долгу у всех этих писателей, потому что в сочинении, по необходимости наскоро написанном и составленном для изустного чтения лекций, я часто пользовался их изысканиями, а иногда и мыслями, не ссылаясь на их сочинения. Если бы я хотел, подобно тому, как это делается в истории, ссылаться на источники для каждого приводимого начала и его развития, то нужно бы было загромождать примечания почти всякую строку, и прерывать чтение и внимание, самым утомительным образом. В сочинении подобного рода, желание никогда не повторять сказанного, а усилие отделять всякую мысль, мне принадлежащую, оттого, что принадлежит другим было бы смешною претензией и излишнею щекотливостью». Однако, по отношению к фактам, я считал долгом действовать иначе. В науке, исключительно основанной на фактах, знание свидетелей, указывающих на эти факты, очень важно: вот почему я везде ссылался на них с тщательным вниманием историка, взывающего к авторитетам.
     Необходимость заставила меня писать на языке иностранном. Страсть казаться, по слогу по крайне мере, не ниже предшественников, удержала бы от этого, если бы я не ограничил своего честолюбия быть читанным небольшим кружком лиц, которые, гоняясь за просвещением ради сущности предмета, не станут упрекать меня в слоге. Но, оказываясь от желания нравиться и увлекать сим последним, я употребил все усилия, чтобы быть ясным и точным. Я старался, в особенности, дать верные определения основным понятиям и утвердил, насколько возможно, язык Политической Экономии. Старание это вынуждало меня иногда прибегать к введению новых слов. В этом я не винюсь перед грамотеями, так как новые идеи должны вызывать новые слова, а распространение знаний влияет на обогащение языков.
     «Есть много заблуждений, говорит Кондильяк, которых не было бы возможности уничтожить, если бы упорствовали говорить, как говорят обыденно. Нужно воспользоваться особым способом выражений, если хотят высказаться с точностью, для которой обычай не представляет образцов».