ВВЕДЕНИЕ

     Быть может, не бесполезно будет объяснить в настоящем случае причины, побудившие меня предпринять настоящее сочинение. Будучи приглашен, около двенадцати лет тому назад (первое издание этого сочинения вышло в 1837 г.), на кафедру истории и политической экономии в Коммерческое специальное училище, находящееся в настоящее время под моим управлением, я вскоре убедился, что обе эти науки находятся между собой в такой тесной связи, что невозможно ни изучение одной без другой, ни серьезное исследование каждой из них порознь. Они постоянно опираются одна на другую; первая доставляет факты, вторая объясняет их причины, и делает из них выводы. По мере того, как я переходил от одной теории к другой, я чувствовал недостаток в примерах; с другой стороны, изучение событий оказывалось неполно, если они не освещались политической экономией.
     Первый том заключает в себе изложение этой истории с древних времен до восемнадцатого века. Во время моих занятий, мне неоднократно приходилось сожалеть о принятых мною узких рамках для моего труда. В моих руках находилась несметная масса материалов, большею частью неизданных, хотя и извлеченных из сочинений, весьма известных, приведенных в порядок. В сыром виде, они представили бы политико-экономическую монографию, в высшей степени интересную; и не один образованный читатель пришел бы в крайнее удивление, увидев в этих документах, находившихся так долго в пренебрежении, неисчерпаемый предмет для исследований и размышлений. Но обыкновенно вовсе не того ищут у историков; а последние так хорошо понимали во все времена равнодушие публики к такого рода фактам, что приводили их в самых ограниченных размерах, так что они дают только возможность делать выводы об экономических явлениях - до такой степени они боялись обременять ими свои повествования. Дворы и армия занимают первое место; часть человечества, не убивающая и не грабящая, едва удостаивается второго места, и представляется в таком туманном отдалении, что с трудом догадываешься, что происходило с нею в продолжение тридцати столетий.
     Нельзя обвинять политико-экономических писателей за то, что они разделяли в этом отношении всеобщее равнодушие, или, если хотите, всеобщую неблагодарность. Почти все они появляются с XVIII столетия, ибо в этот век человечество впервые потребовало строгого отчета за прошлое, и начертило точную программу будущего. В сущности же, наука эта не вышла готовою из головы Экономистов этого века. Доказательством этого служат уже одни робкие шаги их, разногласия и неудачные попытки. Преемникам их английской школы суждено было положить настоящий фундамент политико-экономического здания и расчистить пути для преобразований, которые должны совершиться в наше время. История этого периода, столь богатого произведениями, на веки бессмертными в летописях науки, составляет вторую часть моей книги. Нечего и объяснять, каких усилий стоило мне удерживать себя в должных границах, чтобы не выйти из рамок, требовавшихся единством моего изложения. Я с намерением упоминаю об этом, чтобы заранее отклонить от себя упрек, который может быть мне сделан требовательными читателями. Мне предстояло две дороги: я мог идти по известному пути, развить вступительные главы Ж.Б. Сэя, Сисмонди, Мак-Кулоха о развитии политической экономии со времени Кене, присоединив к ним несколько приличных слов о предшествовавших временах. Или же, я должен был взглянуть на дело глубже, и связать политическую экономию с историей, показав их взаимодействие с древнейших до наших времен.
     Я представляю на суд читателя решить, заслуживает ли предпочтения избранный мною путь. Приняв такую точку зрения, я освободил себя от необходимости вдаваться в рассмотрение доктрин и в полемику, а потому, и в бесконечные отступления. Я излагал историю в общих чертах, останавливаясь на одних только замечательных эпохах, имевших особенное влияние на развитие благосостояния и цивилизации. Я показывал, как труд постоянно искал то в одной стране, то в другой, всюду скопляя богатства на помощь свободе. Я старался, наконец, связать настоящее с прошедшим, вместо того, чтобы смотреть на науку, как на животное, вылупившееся из яйца от одного дуновения XVIII века prolem sine matrecreatam. Я хотел отыскать родичей этой прекрасной науки, занимающейся счастьем человеческого рода и имеющей в своем распоряжении средства доставить его, насколько это позволяют немощи нашей природы и требования нашего общественного состояния. Видя, с какою медленностью совершаются преобразования, и, оценивая должным образом встречаемые ими препятствия, самые пылкие из реформаторов нашего времени научатся сдерживать свое нетерпение и не требовать от эпохи, которую мы переживаем, ничего более, как доли ее содействия увлекающему нас движению. Я высказал по этому поводу все, что предшествовавшие наши победы дают нам право ожидать в самом близком будущем. Я не предлагаю никакой системы, и сознаюсь прямодушно, что в запасе у меня не имеется никакого проекта для всеобщего возрождения и водворения благоденствия. Я рассказал, что сделали наши предки и что предложили наши предшественники для осуществления того, что было осуществимого в такой великодушной утопии. Когда-нибудь я, разумеется, расширю пределы моей книги, если этот первый опыт мой будет сопровождаться единственным успехом, на который я рассчитываю - содействовать распространению экономической науки указанием, что основания ее почерпаются одинаково, как из истории народов, так и из сочинений экономистов.
      Я заключаю мой труд критической библиографией замечательнейших сочинений по политической экономии, изданных на всех европейских языках. Каталог этот бесспорно далеко не полон; тем не менее, он полнее всех, издававшихся до настоящего времени, и может служить основанием для довольно значительной специальной библиотеки. Я прочитал и снабдил примечаниями большую часть перечисляемых мною сочинений, и указал на главную сущность их, так что люди, интересующиеся наукой, могут теперь иметь понятие о направлении писателя прежде, чем захотят обратиться к нему. Нетрудно понять, что эта часть моего труда сопровождалась не меньшими затруднениями; но я утешаю себя мыслью, что мне удалось таким путем извлечь из незаслуженной неизвестности не одного экономиста, и предоставить моим соотечественникам обильный источник для исследований и для справок. Уже одного каталога этого достаточно, чтобы показать ему, что политико-экономическая наука гораздо древнее, чем это предполагается, и что она была уже совершеннолетней, когда ее считали в младенческом состоянии. Вначале я колебался, следовало ли мне внести в мой список писателей, находящихся в живых, и в особенности, имею ли я право высказать беспристрастное мнение об их произведениях; но отсутствие их причинило бы больше неудобств, чем возможное с моей стороны ошибочное суждение; поэтому я решился говорить об этих современниках, как будто бы они были уже умершими, желая им в то же самое время жить как можно дольше.
     Решением моим руководило в особенности одно, весьма серьезное побуждение. За небольшим исключением, все почти экономисты, находящиеся в живых, представляют новую школу, столь же далекую от утопий Кене, как и от суровых воззрений Мальтуса, и я нахожу, к моему полному философскому и патриотическому удовольствию, что школа эта возникла во Франции, и вся почти состоит из французов. Она должна дать направление политической экономии для всего девятнадцатого века. Она отказывается смотреть на производство с отвлеченной точки зрения, независимо от положения работника; для нее недостаточно безусловного накопления богатств, но необходимо еще, чтобы богатства эти справедливо распределялись. В ее глазах люди действительно равны перед законом, как и перед Богом. Бедные представляются для нее не предлогом для красноречивых разглагольствований, а членами великой человеческой семьи, заслуживающими самой самоотверженной заботливости. Она принимает мир таким, каков он есть и умеет остановиться на должных границах; но она, тем не менее, ежедневно стремится расширить круг людей, приглашенных на пир жизни. Я сказал, что школа эта по преимуществу французская, и я горжусь этим из любви к моему отечеству.