ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
 

     В настоящем втором издании сделано немного важных изменений. Тем не менее, я воспользовался случаем, чтобы тщательно пересмотреть как изложение, так и содержание книги. Корреспонденты и критики указали более или менее важные неточности в первом издании, и поэтому сделаны были соответствующие поправки и изменения. За многочисленные поправки я особенно обязан Монро и Брьюеру, инспектору казенных школ.

     Из нескольких дополнений, сделанных в тексте, я могу указать на извлечение (стр. 141) из замечательного исследования Клиффорда о числе типов сложного положения, заключающего в себе четыре класса предметов. Это исследование еще дальше подвигает обратную логическую задачу, описанную в предшествующих параграфах. Далее потребность в лучших логических методах, чем старые Barbara? Celarent и проч., поразительно доказана логической задачей Венна, описанной на стр. 90. Эту задачу Венн предлагал многим экзаменовавшимся по логике и философии, и она, несмотря на свою простоту, была разрешена весьма немногими из тех, которые не знали логики Буля. Венн мог бы представить еще другие доказательства необходимости в лучших способах логического обучения.

     Для предупреждения недоразумений я должен упомянуть, что вместо «логический абецедарий» я везде в этом издании употреблял «логический алфавит», как название для исчерпывающего ряда логических комбинаций, выражаемых терминами A, B, C, D, (стр. 94). Некоторые читатели замечали мне, что абецедарий слишком длинное и непривычное слово.

     В главе о единицах и образцах мер, я прибавил параграф (стр. 301), посвященный обсуждению оригинальной мысли Клерка Максуэлля о естественной системе образцов для измерения пространства и времени, определяемых размерами и быстротою волн света.

     Однако между демонстратором Стенгопа и моей логической машиной нет никакого другого сходства, кроме того, что они производят логическое умозаключение.

      В первом издании у меня был параграф о «прежних открытиях принципа замещения» и я оставил без изменения этот параграф и в настоящем издании.

     После первого издания настоящей книги появилось важное сочинение Джоржа Льюиса, именно его «Problems of Life and Mind», которое в значительной мере трактует о научном методе и формулирует правила философствования. Мне бы хотелось поговорить об отношении взглядов Льюиса к взглядам, высказываемым в этой книге; но по недостатку места я должен отказаться от этого. По той же причине я не могу сравнить моего изложения теории вероятностей с взглядами, высказанными Венном в его «Logic of Chance». С глубокомысленными и замечательными сочинениями Морфии «Habit and Intelligence Basis of Faith» я, к сожалению, познакомился уже тогда, когда написаны были следующие страницы. На эти сочинения должен обратить внимание каждый, кто желает понять тенденцию философии и научный метод настоящего времени.

     Мне следовало бы также  ответить некоторым критикам, которые указывали на признаваемые ими недостатки в доктринах этой книги, в особенности в первой части, которая трактует о дедукции. Некоторые рецензии на это сочинение были скорее перечнем его содержания, чем критиками.

     Наиболее серьезные возражения против моей обработки логики относились к тому, что я не анализировал основной природы и начала законов мышления.

     Я думаю, что в настоящее время нам нужно точное и научное изложение формальных законов мышления и форм умозаключения, основанных на них, хотя мы и не имеем возможности вдаваться в полный анализ природы этих законов. Какова была бы в настоящее время геометрия, если бы греческие геометры приняли за правило, что не следует публиковать никаких предположений, пока не будет решительно определена природа аксиомы? Чем была бы в настоящее время арифметика, если бы анализ природы самого числа был необходимым предварительным вступлением к изложению результатов его законов? В последнее время было сделано чрезвычайно много нового в математике, но попыток психологического анализа было весьма мало. Александрийская и ранняя средневековая философские школы обращали особенное внимание на природу единства и множественности главным образом в виду спроса о Троице. В последние два столетия целые науки возникли из понятия множественности, и однако же умозрения о природе множественности прекратились. Настоящий трактат содержит в седьмой главе одну из немногих новых попыток анализировать самое понятие числа.

      Несколько меньших, но все-таки важных возражений было сделано Робертсоном, и на некоторые из них я указал в тексте (стр. 28, 102). В других случаях его возражения таковы, что на них едва ли возможен какой-нибудь другой ответ, кроме обращения к читателю, чтобы он сам рассудил дело между автором и критиком.

     Один из пунктов в моей последней главе, о результатах и границах научного метода, был критически разобран Клиффордом в его лекции «The First the Last Catastrophe». Именно я указывал на известные заключения, выведенные знаменитыми физиками относительно предела древности настоящего порядка вещей

     В заключение, я должен высказать мою признательность Клиффорду за его лестные выражения о моем сочинении в целом его объеме.
 

Августа 15, 1877 г.

Джевонс
 

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
 

     Можно, наверное, утверждать, что быстрый прогресс естественных наук, в течение последних трех столетий не сопровождался соответствующим прогрессом в теории умозаключения.

Естествоиспытатели, обыкновенно, употребляют выражение «научный метод», но не могут сказать, что они разумеют под этим выражением. Погруженные в изучение отдельных классов явлений природы, они обыкновенно до того увлекаются многочисленными и все  увеличивающимися подробностями своих специальных наук, что уже не могут заниматься общими рассуждениями о методах умозаключения бессознательно употребляемых ими. Однако немногие станут отрицать, что эти методы также должны быть изучаемы и в особенности теми, которые стараются ввести научный порядок в менее успешно разрабатываемые и менее методические отрасли знания.

     Применение научного метода не может быть ограничено сферою неодушевленных предметов. Раньше или позже должны возникнуть строгие науки и о тех умственных и социальных явлениях, которые, если только здесь возможно сравнение, представляют для нас еще более интереса, чем чисто материальные явления. Но самый естественный ход умозаключения состоит в том, чтобы переходить от известного к неизвестному, от очевидного к неясному, от материального и осязательного к тонкому и неосязаемому. Поэтому естественные науки представляют самую удобную арену для упражнения способности умозаключения, потому что они дают нам большую массу точных и успешных исследований. В этих науках мы встречаем прекрасные примеры, несомненно, дедуктивного умозаключения, обширных обобщений, удачных предсказаний, удовлетворительных поверок и тонкого применения вероятностей. Мы можем указать в них, как малейший намек аналогии привел к славным открытиям, как  являлись, наконец, быстрые обобщения, или как несомненные решающие опыты прекращали долго длившиеся споры между двумя соперничествующими теориями.

     Преследуя мою цель открыть общие методы индуктивного исследования, я нашел, что самые обработанные и интересные процессы в более простой науке формальной логики. Поэтому первая и вероятно  наименее привлекательная часть этого сочинения содержит изложение так называемых основных законов мышления и важнейшего принципа замещения, развитием которого служит, по моему мнению, всякое умозаключение. Вся процедура индуктивного исследования в ее самых сложных случаях уже заключается в комбинационном приеме логики, который прямо вытекает из этих основных принципов. Мимоходом я описал механические приборы, помощью которых можно сделать очевидным для глаза и легким для ума и рук употребление важной формы называемой логическим алфавитом и весь процесс комбинационной системы формальной логики.

     Изучение, как формальной логики, так и теории вероятностей привело меня к тому мнению, что нет особого метода индукции противоположного дедукции, но что индукция есть просто обратное применение дедукции. В течение прошлого столетия обнаружилась реакция против чисто эмпирического метода Ф. Бекона, и естествоиспытатели стали защищать употребление гипотез. Я держусь того мнения, что Ф. Бекон, хотя и верно настаивал на постоянном обращении к опыту, однако не имел верных понятий о логическом методе, посредством которого мы из частных фактов выводим законы природы. Я стараюсь показать, что гипотетическое предугадывание природы есть существенная часть индуктивного исследования, и что Ньютоновский метод дедуктивного умозаключения в соединении с тщательной экспериментальной поверкой был причиною всех великих триумфов научного исследования.

     Стараясь разъяснить этот взгляд на научный метод, я должен был, прежде всего, показать, что науки о числе и количестве основываются на более простой и более общей науке логике и вытекают из нее. Затем излагается теория вероятности, которая дает нам способ определять и вычислять количества знания, причем, особенное внимание обращено на обратный метод вероятностей, в котором, по моему мнению, заключается настоящий принцип индуктивного процесса. Всякое индуктивное заключение не более чем вероятно и я держусь того мнения, что теория вероятности есть существенная часть логического метода, так что логическое достоинство всякого индуктивного результата определяется сознательно или бессознательно принципами обратного метода вероятности.

     Явления природы обыкновенно обнаруживаются в количествах времени, пространства, силы, энергии и проч., и наблюдение, измерение и анализ различных количественных условий или результатов должны производиться по строго систематическому способу. Поэтому я посвятил целую книгу простому и общему описанию приемов, которыми производятся точные измерения, устраняются погрешности, получается вероятный средний результат и определяется погрешность этого среднего результата. Затем, я перехожу  к главному и вероятно самому интересному предмету книги, к последовательному разъяснению условий и предосторожностей, необходимых для точного наблюдения, для успешного экспериментирования и для безошибочного открытия законов природы. Так как невозможно верно понять достоинства количественных законов, не имея постоянно в виду степени количественного приближения к достижимой истине, тоя посвятил особую главу теории приближения и, хотя не вполне удовлетворительно разработать этот предмет, однако я считаю его существенною частью сочинения о научном методе.

     Затем мне оставалось разъяснить правильное употребление гипотез, показать различие между теми частями знания, которыми мы обязаны эмпирическому наблюдению, случайному открытию или научному предсказанию. При этом возникают интересные вопросы о согласии между количественными теориями и экспериментами, и я показываю, каким образом поверка гипотезы последовательно различными методами эксперимента дает заключения, только приближающиеся к достоверности, но никогда не достигающие ее. Дополнительные объяснительные примеры общего хода индуктивных исследований представлены в главе о качествах экспериментатора, в которой я старался показать, что обратный метод дедукции  был логическим методом таких великих учителей экспериментального исследования, как Ньютон, Гюйгенс и Фаредей.

     В отделах об обобщении и аналогии я рассматриваю предосторожности, необходимые при умозаключении от одного случая к другому и от одной части вселенной к другой, и показываю, что прочность всех таких умозаключений основывается, в конце концов, на обратном методе вероятностей. Рассмотрение исключительных явлений составило интересный предмет для дальнейшей главы, объясняющей различные способы, какими иногда может быть объяснен остаточный факт. Формальная часть книги заканчивается классификацией, которая, однако, рассмотрена недостаточно полно. В сущности, я ограничился только тем, что показал, что всякая классификация, собственно, основывается на принципах формальной логики алфавита, описанного мною в самом начале.

     В нескольких заключительных замечаниях я выразил убеждение, которое постепенно сложилось во мне вследствие изучения логики, что некоторые ученые находятся в весьма серьезном недоразумении относительно логического достоинства наших показаний о природе. Очень много говорят о том, что называется царством закона, а необходимость и единообразие естественных сил часто истолковывается в том смысле, как будто они ведут к отрицанию разумного и благого Существа, способного вмешиваться в ход естественных событий. Поэтому были высказаны опасения, что прогресс научного метода может разрушить самые глубокие верования человеческого сердца. Даже «польза религии» бралась темой для серьезных рассуждений. Мне казалось не неуместным в сочинении о научном методе указать на последние результаты и границы этого метода. Мне кажется, что я не вполне удовлетворительно высказал мое твердое убеждение, что с точки зрения строгой логической требовательности царство закона оказывается непроверенной гипотезой, единообразие природы - двусмысленным выражением, а достоверность наших научных умозаключений - до значительной степени иллюзией. Достоинство науки, конечно, весьма высоко в том случае, когда заключения строго держаться в пределах тех данных, на которых они основываются; но нужно иметь в виду, что наш опыт имеет очень ограниченный характер сравнительно с тем, что нам нужно узнать, между тем как наши умственные способности оказываются очень ограниченными для такого дела, как понимание и полное объяснение природы всякого предмета. Я прихожу к тому заключению, что мы должны истолковывать результаты научного метода только в утвердительном смысле. Наша философия должна быть настоящей положительной философией, а не той ложной отрицательной, которая, основываясь на немногих материальных фактах, показывает вид, будто она обняла границы существования и в тоже время игнорирует самые бесспорные вопросы ума и чувства.

     Почти, наверное, можно сказать, что, свободно заимствуя объяснительные примеры из многих различных наук, я часто впадал в ошибки в подробностях. В этом отношении я должен полагаться на снисходительность читателя, который, я надеюсь, никогда не будет упускать из виду того, что научные факты упоминались у меня вообще только для разъяснения и примера, так что неточности в подробностях в большинстве случаев не колеблют истины разъясняемых ими общих принципов.
 

Декабря 15, 1873 г.