НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТ ИЗДАТЕЛЯ

     Интерес к самому главному и самому важнейшему фактору государственного строя, - финансам, - в настоящее время всюду заметно возрастает.
     Начинают слышаться и у нас суждения о политико-экономических и финансовых истинах в таких сферах, в которые прежде не пробивались лучи их. Судят вкривь и вкось - и, сознавая сами, что в этой темной для них области без указаний мастера, которого боится дело, обойтись нельзя, ищут знакомства с подобным мастером - и не находят…
      Принимаются многие за иностранные и за сколки с них русские курсы Политической Экономии и Финансов… Выспренний язык, звонкие, бессодержательные фразы, оставление без разъяснения того, что существенно важно, и рог изобилия софистически-тонких подробностей по предметам, не имеющим прямого отношения к сущности дела, и, в довершение всего, - туманная космополитическая точка зрения, с высоты которой у зрителя теряется из-под ног почва, - все это, в этих курсах, весьма естественно, не удовлетворяет людей с практическим складом ума и невольно ведет к грустному разочарованию…
     В виду этого, кажется мне очень полезным и теперь именно своевременным и благотворным, указать лицам, жаждущим живого слова, на предсмертное сочинение гениального мастера дела, нашего бывшего министра финансов графа Канкрина, - изданные им в 1845 году общепонятные и общедоступные «Очерки Политической Экономии и Финансов», - представляющие как бы оставленное им, после четвертьвекового управления русскими финансами, «духовное завещание в пользу России», - издать немедленно же сочинение это, написанное, как и все, что печатал граф Канкрин, на немецком языке, в переводе, возможно близком к подлиннику, на русском языке.
     Могут возразить: какая старина!... Но истины не стареют!... Идут века, - а дважды два - четыре, - отнюдь не пять. Сочинение графа Канкрина представляет целую цепь нестареющих истин!...
     Едва ли не под влиянием той же самой мысли выбрал и Бисмарк, - не пугаясь старины и не увлекаясь новизной, - из груды политико-экономических курсов в настольную книгу своего кабинета, для справок и руководства, курс Национальной Экономии («das nationale System der Politischen Oekonomie») Фридриха Листа, чуть ли не сверстника по воспитанию на германских университетских скамьях с графом Канкрином. Лист и Канкрин оба были, - выразимся прямо без околичностей, студенты нищие: первый - сын одного из ремесленников, другой - хотя и дворянин, но «выносивший», - по собственному его сознанию, - «в юности самую строгую школу нужды». Оба эти нищие студенты одарены были блестящими способностями от природы, соединенными с практическим складом ума и врожденным здравомыслием, которые, при самой беззаветной преданности науке, воспрещают раболепствовать перед признанными авторитетами, воспрещают in verba magistri jurare, а требуют, - так сказать, проведения сквозь строй критической оценки, пред форумом собственного ума, каждого научного тезиса. Со свойственным им практичностью и здравомыслием не могли они не заметить неверной на университетской кафедре постановки такой полной политического смысла науки, как Политическая Экономия: обоим нищим студентам запало в душу твердое убеждение, что Политическая Экономия, - наука по преимуществу практическая, отнюдь не должна быть наукой беспочвенной, какой-то воздушно-космополитической. Впоследствии, по окончании университетских курсов, дороги их разошлись: Листу суждено было ратовать за идеи юности в немецкой публицистике и пропагандировать их теоретически только в издаваемых им системах национальной Политической Экономии, - Канкрину же суждено было не только вырабатывать идеи юности в тишине кабинета, но и осуществлять их четверть столетия на практике в одной из обширнейших в свете монархий. «Достаточно», - писал в 1841 году Фридрих Лист, - «просмотреть последние отчеты русского департамента торговли, чтобы убедиться, что Россия, благодаря принятой ею системе Канкрина, достигла благоденствия и что она гигантскими шагами подвигается по пути богатства, так и могущества… Безрассудно со стороны Германии желать уменьшения этих успехов и расточать жалобы на ущерб, который система России нанесла северным германским провинциям. Нация, как и человек, не имеет более дорогих интересов, как свои собственные. На России не лежит обязанности хлопотать о благоденствии Германии. Пусть Германия занимается Германией, а Россия - Россией. Вместо того чтобы жаловаться, вместо того. Чтобы питаться надеждами и ждать Мессию будущей свободы торговли, было бы лучше бросить космополитическую систему в огонь и воспользоваться примером России».
     Гениальность и проницательность графа Канкрина бесспорны.
     Все, что создает творческая рука гения, носит на себе печать особенной живучести. Давно уже нет Петра I, а то, что создала творческая рука его, живет, растет и движется… Графа Канкрина давно уже нет, а созданная им финансовая машина все еще в ходу… Симптоматическое свойство гения, - это - творчество его, не разрушающееся быстро с исчезновением гения, а продолжающее жить долго в потомстве…
     Что касается до проницательности графа Канкрина, то проницательность эта изумительна. Возьмем хотя бы, например, изложенное ниже в его «Очерках» суждение о современном пребывании его в Париже в 1844 году, начале Панамского предприятия Лессепса: верность оценки этого предприятия, как «нелепого», подтвердилась через полстолетия с поразительной точностью!...
     Поразительно так же и тяготение этого немца, ставшего русским душою, к Франции. Перед кончиною своею, вследствие преклонности лет и недужности, выхлопотал граф Канкрин увольнение от поста министра финансов, немец этот едет отдохнуть не в Берлин, как бы следовало ожидать, а в Париж, во Францию. Там отдыхает он, там пишет он и издает на немецком языке свои «Очерки Политической Экономии и Финансии». В высшей степени скромный и мало о себе думающий (верный симптом гения!) не может он преодолеть желания, во время пребывания своего в Париже, посетить тамошнюю всесветно-известную Академию Наук и просит разрешения побывать на каком-либо ее заседании. Удивлению его не было пределов, когда в назначенный день, при появлении его в заседание, президент и все члены Академии поднялись со своих мест и приветствовали «знаменитого графа Канкрина», поднося ему диплом на звание Почетного Члена Парижской Академии Наук. Ну, а Берлин? Что же Берлин: Он заботился только о затруднении доступа в Россию напечатанного на немецком языке в Париже посмертного сочинения графа Канкрина! Sapientibus sat!
     Да, - гениальность и проницательность графа Канкрина - бесспорны. Но кому же, кроме, конечно, Провидения, одолжена Россия тем, что таланты Канкрина нашли в ней свойственное им применение? Кто был в этом случае явным орудием Провидения? Это был тот, кто сам служил орудием Провидения в деле спасения России, - тот полководец, которого, - как выразился Пушкин, - «великий лик в грядущем поколенье поэта приведет в восторг и изумленье, - это был знаменитый Барклай де Толли. При первом же появлении Канкрина в Петербурге, Барклай де Толли оценил пылкого, талантливого и образованного юношу, полного благородной решимости отплатить новой родине за данный приют самопожертвованием, - решимости, - заметим, - не чуждой и Барклаю деТолли: он дружески сошелся с Канкрином и был руководителем всей его служебной и внеслужебной деятельности к достижению высокой цели.
     Монумент у Казанского Собора в Петербурге стоит в честь Барклая деТолли, в честь же графа Канкрина нет монумента.
     Враг всякого рода непроизводительных расходов, граф Канкрин по принципу не одобрял и монументов, как выражено им и в его «Очерках».
     Как человеку глубоко образованному, ему, без сомнения, небезызвестна была страсть к монументам в древнем Риме, дошедшая до «taedium monumentorium», так, что, например, Тацит не ставит знаменитому тестю своему Агриколе монумента, а старается сохранить духовный, нравственный его облик в написанной им книге: «Vita Agricolae».
     Судьба распорядилась так, что - при отсутствии монумента - духовный, нравственный облик графа Канкрина сохранен самим им в предсмертном его сочинении: «Очерках Политической экономии и Финансии». Тень графа Канкрина как бы носится перед читателем этого сочинения, выражающего вполне его духовный облик.