ПРЕДИСЛОВИЕ
Ученый мир лучше нас оценит достоинство предлагаемого в переводе сочинения, хотя он и обманется, на первых порах, в ожидании чего - то более полного и удовлетворительного от громкого названия: История буддизма в Индии. То, что сообщает Дараната, не есть еще верное изложение неизвестного, но, скорее, потребует само для себя огромных объяснений и изысканий. Это только новый материал, способный еще более раздуть искру сомнений и недоумений, которые едва ли могут быть погашены, при состоянии нынешних наших сведений о буддизме, невозможными сличениями. И однако ж, мы уверены, что ученый мир не откажется ни от сличений, ни от объяснений и изысканий, которые ему сподручнее будет сделать, чем нам.
Эти замечания о неудовлетворительности Даранты, конечно относятся к первым векам буддизма, о которых мы знаем многое и по другим источникам. Однако ж, мы уверены, что ученый мир обратит внимание на то обстоятельство, что, к какому бы времени ни относили жизнь Будды, хоть за тысячу с лишком лет до Р.Х. как у Китайцев, или за две и более как у Тибетцев, на всем этом пространстве времени во всех буддийских историях, или, лучше, легендах являются одни и те же личности, рассказываются одни и те же факты. А теперь, когда мы в Даранате имеем полный обзор истории, для которой более нас сведущим ученым легко дать довольно определительную, или, по крайней мере, приблизительную хронологию, оказывается, что если верить Даранате, то эта история началась не так задолго до начала нашей эры. Мы уверены, что ученые не опустят нашего замечания о том, что едва ли существовали два Ашоки, потому что не Калп-Ашока, а именно Д’арма-Ашока, строитель монументов и всеми признаваемый покровитель буддизма, жил, по общему упоминанию, 116 лет после Будды. - Мы не смеем почти и заикнуться о том предположении, что под именем известного Пиядаси едва ли надобно разумить Ашоку, а не Аджаташатру, которого наш автор величает благовидным (_____); тогда бы надобно было припомнить и рассказ известной драмы о Вируакте, союзник Сандракоты, убийц Арт’асидды (как назывался Шакъямуни), а по буддийским легендам истребитель только всех Шакъясцев и текст китайской нирваны, в которой Аджатащатру советуется с Шакъямуни на счет войны с Юе-чжи, которых, от неправильного только понимания китайских текстов, выводят из такого малого Тибета, но в которых должно видеть искажение или слова Греки или Бактры (под общим более древним именем Якшы?). Так как у Даранаты, в замене двух Ашок, являются два Канишки, из которых последний, конечно, имеет более претензии на историческую действительность, то, может быть, придется доказывать, что известный Ху-цзю-кю есть скорее не Канишка, а Ашока, который владел землями на Запад от Инда и строил там монументы и которого наш автор вовсе не производит от Аджаташатру, чего он не упустил бы конечно из виду, так как для буддиста приятнее было бы поставить благоверного царя в родство с покровителем основателя веры. - Вероятно на это имелись какие-нибудь данные. - Тогда и явление Дитика имеющего большую претензию на современность с Ашокой, чем Упагупта, в Кушавана (Китайское: Гуй-шуан) подало бы повод к соображению.
Вообще, конечно ученые лучше нас разработают вопрос - не участвовала ли в буддийских сказаниях, кроме легендарной стороны и сторона археологическая, антикварная т.е. по прошествии долгого времени после своего существования, когда стали стараться выяснить это существование, не наткнулись буддисты на рассказы Греков об их прежних сношениях с Индией, не попались ли им памятники в роде оставленного Пиядаси, смысл которого и они могли понимать также неясно, как нынешние ученые, и не старались ли связать со всем этим своей истории.
Точно также мы не беремся решить какую достоверность должно придавать рассказу Даранаты о позднем появлении Панини. По общему тону буддизма эта дата казалась бы не поздней, потому что письменность, неизвестная ему вначале, не могла быть усвоена им позже других, так как этого требовали выгоды самой религии. - Ученые не пропустят, конечно, без внимания легенду, рассказываемую Даранатой о том, как Ашока посылал письмо к драконам, они взвесят лучше нас, нужно или нет видеть в этой легенде то впечатление, которое произвело на народ значение неизвестной ему дотоле грамоты, которая в силах приказывать возвратить захваченные сокровища. Они знают также, конечно, какую силу имеют в мистическом учении буквы, их созерцательное передвижение, их поглощение внутри себя, им предоставляется решить не участвовало ли в этом опять первое ознакомление с грамотой, которая, действительно, в глазах незнакомых с ней, но уже привыкших размышлять, имевших гражданское развитие Индейцев, должна была показаться в свое время более удивительным изобретением, чем телеграфы, внушающие нынешней толпе веру в сверхъестественную силу.
Касательно появления в истории Даранаты небуддийских личностей мы должны сделать только одно общее замечание. Автор не мог приплетать их нарочно, они должны были являться в легендах (или биографиях) о тех буддийских личностях, с которыми они были в сношениях. Буддизм вовсе не чужд исторической почвы, потому что видели в истории средство к своему возвеличению; общий характер жителей востока, которые и доныне, даже в лице китайских императоров официально заявляющих о чудесах, случающихся в их Империи, верят во все чудесное, давал буддистам возможность обращать историю в легенду, которая является всегда к услугам религии. Ныне не умрет ни один знаменитый Лама или Хошан, чтоб не писали биографии первого, или изречения второго. Но это ведется от самого начала буддизма. Мы имеем легенды как о самых ближайших к эпохе Шакъямуни личностях, так и о более отдаленных; - вероятно, в свое время, этих отдельных легенд было гораздо более. Хотя наш автор указывает, что и те истории, из которых он брал, составлялись из различных отдельных биографий. Сейчас видно по языку и тону, что тут помещены биографии, писавшиеся в свое время в различных школах, при различных верованиях и понятиях, даже можно видеть что биография лица более позднейшего была написана раньше, чем другого жившего в более отдаленное время - тон и содержание легенды и язык сейчас показывают это всякому, сколько нибудь ознакомившемуся с буддийскими легендами. Что же касается до того, как их узнать в истории, составленной одним лицом, то это очень просто - восточные писатели никогда не стараются передавать что-либо ими читанное своими словами; первый текст, как он был написан, переходит неизбежно из сочинения в сочинение.
Этим мы вовсе не хотим сказать, что легенды, передаваемые Даранатой, дошли до нас без всяких прибавлений; напротив, на них надобно смотреть сквозь несколько очков. Не забудем, что наша история писана в Тибете, который перевел к себе буддизм в самом крайнем его развитии - в мистицизме, называемом тантрами; потому у него не только махаянические, но и хинаянические личности зачастую являются тантрийскими; это не мешает нисколько видеть различные напластования легенд на первом грунте древнего текста. Так Ашвагошо Хинаянист сперва превращается в Махаяниста, а потом уже и в тантриста. Впрочем, заметим, что под именем тантрийских легенд мы не разумеем всякое какое ни попало чудо, рассказанное о лице; чудесные рассказы являются не в меньшей силе и в Хинаяне.
Другая легендарная сторона заключается в стремлении все вознести в древность, т.е. в переносе фактов с близкого на более отдаленное время. Автор, например, начинает историю мистицизма чуть не в одно время с Нагарджуной; действительному появлению личностей, издавших какую-нибудь мистическую книгу, всегда почти предшествует упоминание о лице, которому будто эта книга была уже знакома. - Но это тоже свойственно не одному мистицизму; вся буддийская литература, например, составилась таким образом. Мистики, выдавая свои таланты за учение преподанное Буддой, по крайней мере, не скрывают позднего их появления на свете и мы, хотя приблизительно, можем даже определить самое время этого появления, если поймем методу их легенд; но о махаянических книгах мы знаем только, что Нагарджуна выдал в свет Праджнапарамиту, но в какой редакции неизвестно. Автор еще сообщает о времени появления 8000-й праджни; из сличения махаянической литературы китайской с тибетской мы также можем вывести о неодновременном появлении книг Майтреи. Но между тем махаяническая литература так обширна в дошедших до нас переводах на китайском и тибетском языках, - когда появились все эти книги? - можем сказать одно только, что, фабрикация махаянических книг, приписываемых буде, продолжалась до тех пор пока сама Махаяна не была задавлена мистицизмом, что даже многие махаяническая канонические книги писались тогда, когда на другие, прежде появившиеся, уже написано было по нескольку комментариев. То же самое, должно сказать и о книгах хинаяны; редакции их, по крайней мере, постоянно изменялись; так тибетская винная не та, что известные в китайском переводе винаи всех четырех школ. Сутры тоже изменяются, а о Абидармах и говорить нечего. - Мы имеем указание, что еще через 800 лет после смерти Будды было собрание книг школы Самматия; - вероятно и другие школы тоже не отставали.
Однако ж вопрос о литературе в наших руках; когда мы имеем перед собой памятники, то уже есть возможность проследить и разобрать критически в какой последовательности появлялись какие книги, даже, что вызывало их появление. Все это не мешало бы сделать для уяснения Даранаты тем более, что история его испещрена именами, как книг, приписываемых буде, так и сочинений частных лиц. Но и это пришлось предоставить работе будущих ученых.
Тот же перенос в древность должно иметь при чтении Даранаты касательно мест и даже лиц.
Главное историческое достоинство сочинения Даранаты неоспоримо заключается в том, что оно в первый раз знакомит ученый мир с совершенно неизвестными до сих пор личностями и личностями в такую эпоху, которая может быть безошибочно названа исторической; если нельзя начинать эту эпоху уже со времени Нагарджуны, то, во всяком случае, она может быть ведена от Аръясанги. Пространство времени, занимаемое этой эпохой до полного исчезновения буддизма из внутренней Индии, должно полагать свыше тысячи лет и до сих пор мы не знали почти ни слова об этом времени, особливо о том, что происходило после путешествия знаменитого Сюаньцзана, который еще сообщает кое-какие намеки на счет различных личностей. Сравнение их с историей Даранаты, воспроизведение тождества некоторых, носящих у того и другого автора, может быть, различные названия, лиц займет, по нашему мнению, ученый мир и облегчит изучение этой эпохи. Мы, в первый раз у Даранаты только, узнаем последовательно шаг за шагом, какие деятели выступали в буддизме, какие являлись у него покровители и враги, какое направление принимает его богословская деятельность. Нам нечего подсказывать ученому миру, что если выставляемых нашим автором чародеев со всей смешной для нас легендарной обстановкой разоблачить, то они окажутся тоже тружениками, писателями, и хотя пошедшими по совершенно новой дороге, которую они расчистили, однако ж, из проложенной уже прежде них другими буддистами тропы. Мы говорим о мистицизме, проявившем в полном и чудовищном развитии, так называемые начала созерцания.
Известия, сообщаемые Даранатой о сказанной эпохе, имеют за собой всю видимость достоверности. Ему известен уже ученый прием для определения относительного существования жизни того или другого лица, - из его трудов, из ссылок на него других. Вероятно в этом случае те истории, которыми он пользовался, со своей стороны имели под руками отдельные биографии. Не знаем, какие сведения извлечет ученый мир из этих сказаний для истории ого времени Индии вообще, но, все-таки он воспользуется ими; может быть даже одна последняя глава Даранаты о художниках признана будет заслугой, окупающей все прочие недостатки его истории.
Итак, история Даранаты есть не история сама по себе, а только документ, вызывающий на обработку истории, сообщающий для нее замечательные и редкие факты. Сверх того, она становится еще драгоценнее тем, что подает надежду на открытие историй еще более аутентичных. Уже из Сюаньцзана мы знаем, что Индии были не чужды ни история, ни описания страны, Дараната указывает нам теперь положительно на три неизвестных доселе исторических сочинения, составленных в самой Индии, отыскание которых не подлежит сомнению, потому что, если автор имел их под руками в начале XVII века, то они не могли исчезнуть с того времени и отыщутся не только в Тибете, но и в Непале. Жаль, что до сих пор наши ученые не знали чего искать, или ездили туда более неученые.
Мы, можно сказать, почти неожиданно удостаиваемся редкой чести познакомить ученый мир с Даранатой. В то время, когда мы только что еще начинали заниматься восточными языками в Казани, приехавший туда в 1835 году из Забайкалья Лама Никитуев, с которым мы жили для практики в монгольском языке, на наших глазах перевел всего Даранату на монгольский язык для почтенного профессора. Мы были в полной уверенности, что честь ознакомления ученого мира с этим трудом будет принадлежать рано или поздно нашему наставнику;- нам вовсе не приходило в голову и мысли предвосхищать у него пальму первенства, не только уже потому, что понимали различие между свойствами собственного и его труда, но и потому, что было бы большей неделикатностью и неблагодарностью.
Известно, что перерожденцы Ургинских хутукт должны отыскиваться в Тибете, на родине Даранаты.
4-го апреля 1869 г.
В. Васильев