ПРЕДИСЛОВИЕ

     Несколько лет назад я поставил себе задачею исследовать вопрос о песнопении древних, языческих Славян. Для разрешения этой задачи потребовалось предварительно несколько ближе вглядеться в те условия, при которых Славянин-язычник мог проявлять и действительно проявлял поэтически-музыкальную деятельность; мог знакомиться с теми сторонами его общественной и частной жизни, которые могли давать повод к поэтическому и музыкальному выражению его чувствований, побуждать его к поэтическому и музыкальному творчеству, к музыкальным упражнениям, хотя бы в самых элементарных формах, - именно в ту отдаленную эпоху, когда жизнь Славянского племени имела еще более первобытный характер, когда еще не успели столь резко, как в наше время, очертиться индивидуальные особенности отдельных его ветвей, развившиеся с течением времени, под влиянием различных внешних условий их жизни. Различны были судьбы многочисленных отраслей Славянского племени, взаимно разъединенных, разбросанных на необъятном протяжении от Адриатики до Урала. Тяжелы и жестоки были испытания и невзгоды в разные времена. Много принято ими в себя чуждых элементов. А между тем, несмотря на прожитые в таком разъединении многие сотни лет, не взирая на всю силу действовавших на них посторонних влияний, - по сие время еще, во многих песенных текстах и напевах южных, восточных и западных Славян сохранялись некоторые общие черты, проглядывает некоторое, более или менее значительное, взаимное фамильное сходство.
     Задача исследователя древнего народного песнопения - подметить эти общие черты, отыскать и выделить из массы песен, ныне распеваемых народом в разных концах Славянских земель, те из них, в которых уцелели такие черты. Очистить тексты и напевы их от присущих им чуждых, посторонних составных частей, от наслоений позднейших времен, и, извлекши из этих текстов и напевов, основные, общеславянские их элементы, по возможности восстановить, воссоздать их них, хотя бы приблизительно, тип древнейшей общеславянской народной песни.
     Приступить к извлечению из уцелевших еще в наше время старинных народных песен тех частей их, которые могли бы принадлежать древнейшей, языческой эпохе, можно было, однако, не иначе, как, при основательном, ознакомлении с религиозным мировоззрением древнего Славянина. Это было тем более необходимо, что большинство древнейших, сохранившихся до нашего времени песен принадлежат к числу обрядных, которые находятся, разумеется, в теснейшей связи с унаследованными народом из глубокой старины религиозными верованиями и обрядами. В познании и уразумении религиозного миросозерцания Славянина-язычника заключается, следовательно, ключ к уразумению и древнеславянской песни. С глубокою верою в возможность, при помощи уже имеющихся почтенных трудов по предмету изучения Славянской мифологии, а также при известной доле терпения и усидчивого труда добыть этот желанный ключ, я пустился в путь отыскивать его, как клад, завещанный нашему времени языческими прародителями нашими, как клад, далеко и глубоко скрытый под «камнями, песком и красной глиной», который густым слоем, в течение многих веков, заносили и все более и более скрывали от наших взоров заветное достояние предков, начинавшее уже становиться для нас одним лишь преданием, дорогим, но почти неуловимым, неосязаемым. На первых же порах своих исследований я был поражен встретившимся мне заклинанием симбирского искателя клада: «Матушка, красное солнце! …Матушка, святая вода! Покажи рабу Божию поклажу!» В этом слове, с полною искренностью вырвавшемся из груди простолюдина, он, сам того не зная, выразил, как мне стало ясно впоследствии, основное положение, основную мысль религиозного сознания всего многомиллионного Славянства и даже всего Арийского племени вообще. Оно, это слово, не раз служило мне путеводной звездой в продолжительных странствованиях моих по темным дебрям Славянской мифологии, между уцелевшими обломками Славянской старины, в которые надлежало, по мере сил, вносить систему, вдыхать жизнь, сближая и связывая мифологию Славян с вероучениями других, родственных им народов, более изученными и уясненными.
     Красное солнце, проливающее свет и тепло, столь необходимое для всей живой природы, и святая небесная влага, орошающая и оплодотворяющая нивы и пастбища, таковы главные факторы, обусловливающие благосостояние и довольство земледельца и скотовода. К этим благотворным явлениям, но, прежде всего к небу, источнику света и влаги, древний Арий с благодарностью и любовью возносил свои взоры, к ним с благоговением припадал он, произнося молитвы и славословия, совершая умилостивительные и благодарственные жертвоприношения. Небо, в лице его представителя, единого верховного бога вселенной, солнце и небесная влага, в свою очередь получавшие в воображении первобытного Ария своих личных представителей, - вот общий фундамент, на котором в течение веков и тысячелетий воздвигались здания разнообразнейших вероучений, вот зародыш, из которого возникли и разрослись родословные дерева всех мифологий народов Арийской семьи, в том числе, разумеется, и Славян.
     Изучение и исследование довольно обширного материала из области литературы, касающейся народной жизни славян, дало мне возможность убедиться в том, что все славянские народы, исходя из первоначального сознания божественности неба, солнца и небесной влаги, исповедовали многобожие; последнее выражалось в поклонении и прочим явлениям природы, которые нередко олицетворялись в образе богов. Боги эти обыкновенно получали названия, обозначавшие их характеристические свойства или качества; иногда, хотя и в меньшинстве случаев, они изображались в виде истуканов. Независимо от этого многобожия, постоянно с большей или меньшей ясностью сохранялась в народе идея о едином верховном боге вселенной, представителе неба. Этот взгляд на мифологическую систему Славян находит себе подтверждение, как в исторических данных, правда, довольно скудных, так в особенности в молитвенных возглашениях, уцелевших до наших дней в устах народа, именно: в песнях, обрядных изречениях и заклинаниях, несомненно, свидетельствующих о возникновении своем на почве языческого миросозерцания.
     Проводимый в статье моей взгляд на систему Славянской мифологии, как в общем, так и во многих частностях, в значительной степени уклоняется от взглядов других авторов, занимавшихся до сего времени тем же предметом. С благодарностью, пользуясь обильными материалами, собранными в цитируемых мною почтенных трудах Славянских мифологов, я останавливался лишь на тех из приводимых авторами их соображений и объяснений, которые могли иметь для моих целей положительное значение. Что же касается соображений и объяснений, с которыми, со своей точки зрения, я согласиться не мог, то я оставлял их в стороне, не входя с авторами их в полемику. Полемика составляла бы, по моему мнению, лишь ненужный балласт в труде, имеющем задачею не опровержение чужих мнений, а посильную попытку внести свет в темный мир Славянской мифологии при помощи фактов, хотя и давно уже всем известных, но получающих ныне, на основании сделанных мною сближений и сравнений с религиозными воззрениями древних народов, в особенности Пелазгов и древних Италийцев, - иную окраску, иное значение. Изучение Славянской мифологии я начал обратным путем, т.е. прежде всего я познакомился с песенной литературой главнейших, ныне существующих Славянских народов, в связи с обрядною стороною их жизни. Пораженный единством основных воззрений и верований, проявляющихся в песнях и обрядных изречениях, а также чрезвычайным сходством многих обычаев и обрядов южных, восточных и западных Славян, давно уже разъединенных, живущих самостоятельною жизнью и не допускающих коренных взаимных влияний, я невольно стал искать в этих общих обычаях и обрядах, воззрениях и верованиях - остатки далекой, языческой, общеславянской старины. Жизнь Славянина нынешнего, а тем более древнего, находится и находилась в теснейшей связи с обрабатываемой им кормилицей матерью-землей. В этом отношении древние Славяне естественнее всего могут быть сближены с Пелазгами, которых Греки называли «детьми черной земли». Сравнение мировоззрения древних Славян, сказывающегося в произведениях народного их творчества, а также в данных, сообщаемых скудными письменными памятниками, с религиозным мировоззрением Пелазгов и древних Италийцев, легших в основание мифологической системы Греков и Римлян, открывает новый горизонт в области изучения Славянских древностей. Религия Пелазгов и древних Италийцев в основных своих положениях представляет весьма много общих черт с религиею древних Славян.
     Не ограничиваясь сравнением религии Славян с религией Пелазгов, древнейших Греков и Италийцев, я старался отыскивать корни многих верований древних Славян (и ныне еще продолжающих существовать в народе под именем суеверий) в религиозном мировоззрении древних Ариев и Индии, с которыми Славянство во многих отношениях представляет непосредственную связь, поразительное сходство и сродство. Гимны Вед и Авесты могут во многих случаях служить лучшими толкователями основных положений языческого миросозерцания славян. Как произведения специально выработавшегося класса жрецов или магов, они служат выражением, лишь в более художественной, более цивилизованной форме, тех коренных религиозных воззрений, которые, в более простой, первобытной, деревенской форме, проявляются в произведениях творчества Славянина-простолюдина.
     С целью не слишком распространяться и разбрасываться в своем исследовании, я с намерением совершенно воздержался от проведения параллелей со сродными явлениями в мифологии других новейших Европейских народов, за исключением народов Литовского племени, наиболее близко родственного Славянскому и представляющего с последним много общих черт, на которые обращено мною некоторое внимание. Кроме того, и по отношению к Славянской литературе, я держался предпочтительно литературы светской, преимущественно обрядной, песни и тех из обрядных изречений, заговоров и заклинаний, которые не имеют ничего общего с христианством или представляют только внешнюю связь с последним; на том же основании я почти совсем оставил в стороне литературу духовного стиха и ограничивался лишь материалами, которые, так сказать, вошли в плоть и кровь народного сознания, образуя необходимую часть народного обихода, и потому представляют наибольшую гарантию в древности свого происхождения. Имея в виду народную поговорку: «Сказка - складка, а песни - быль», я только с крайней осторожностью и в редких случаях пользовался былинами, в особенности же сказками, в которых древние черты, еще гораздо чаще, чем в песнях, являются перемешенными с новейшими наслоениями и чужеземными элементами.
     По отношению к указанным материалам, которыми я предпочтительно пользовался в своем труде, я следовал иному пути, чем те ученые, которые, признавая историю народного суеверия в Европе «немыслимой без углубления в христианские источники»», относятся с полным скептицизмом не только к народным языческим преданиям, но и ко многим сочинениям и даже историческим памятникам, способным в значительной степени разъяснить разные вопросы из области Славянской мифологии. Такое «углубление в христианские источники», такое отрицание живущих в народе языческих традиций, а равно и огульное отвержение всех данных, заключающихся в сочинениях, составленных без вполне строгой критики, в памятниках, только заподозренных в подложности, приводит иногда к следующим результатам: высказываются, например, предположения, будто бы Ярило, древний культ которого до нашего времени оставил глубокие следы в обрядах целого ряда западных, средних и северо-восточных губерний России и в целой серии географических названий местностей, представляет не более как искажение образа Св. Юрия; что древнеславянский Волос (или Велес), засвидетельствованный Нестором и др., произошел из Св. Власия и т.п. Мною избран путь диаметрально противоположный: точкой отправления в моем труде служили мне точно исследованные основы религиозного мировоззрения древних Ариев Ирана и Индии, древних Греков и Италийцев, во многих отношениях свойственные и Славянам, свидетельства о религии Славян древних и средневековых писателей, народные песни, обрядные изречения и заклинания, возникшие на почве языческого мировоззрения народа, некоторые сведения, с подлежащей осторожностью извлеченные из памятников, хотя и заподозренных в подложности, хотя и обвиняемых в недостаточно критическом отношении их авторов к излагаемому предмету, но, несомненно, заключающих в себе многие данные, фактически доказанные иным путем и, в свою очередь, проливающих нередко новый свет на эти факты, способствующих к более ясному и полному их уразумению.
     Разработка поставленной задачи совершена мною в тех пределах, какие приблизительно намечены были мною в начале исследования, с целью разъяснить темный смысл многих молитвенных возглашений, встречающихся в Славянских песнях, а также смысл многих обрядов и обычаев, отражающихся в песнях и, в свою очередь, разъясняющих многие, на первый взгляд, непонятные места и выражения в песнях, коими обычаи и обряды эти сопровождаются.
     Предлагаемая статья составляет, вследствие того, как бы введение в другой, более обширный труд, который я предполагаю озаглавить так: «Песни и отражающиеся в них обряды и обычаи древних Славян». В состав этого труда я предполагаю включить статьи следующего содержания: праздники, брак, смерть и могила, молитвы, стихосложение и музыкальный состав песен древних Славян.