ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

   Выпуская первый полный перевод на русский язык этого сочинения Рудольфа Иеринга, мы руководствовались раньше всего тем возвышенным представлением о роли индивидуума в жизни права, которое автор так настойчиво проповедует. Борьба за право во всех ее проявлениях является важнейшим жизненным принципом общества и, всецело обусловливает его правильное развитие. И эта борьба имеет значение только в таком случае, когда она национальна, т.е. когда в ней принимает участие вся нация. В борьбе за право нет заместительства: никто не может взваливать эту тяжелую задачу на другого, или ждать, что она разрешится как-нибудь сама; всякий, кто, по выражению Иеринга, не хочет допускать («момента бесправия» в своей жизни, должен сам выступать на борьбу с ним везде, где оно только является. Только в постоянной борьбе за право обновляются и крепнут общественные силы и видоизменяется в своем прогрессивном развитии весь общественный строй, ибо борьба за право есть один из видов борьбы за существование.

Переводчик

 

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА.

   Весною 1872 года читал я доклад в венском юридическом обществе который я летом того же года выпустил в свет под заглавием «Борьба за право», предварительно обработав его и приведя в наиболее удобный и рассчитанный на более широки круг читателей вид. Ближайшей целью обработки и издания этой брошюры был не столько теоретически, сколько этико-практический интерес. Она предназначена не для руководства, откуда могли бы черпать свои познания о праве специалисты юристы, но скорее для подкрепления мысли об мужественном и твердом проведении правового чувства. Последующие издания этой брошюры служат для меня лучшим доказательством, что ее первый успех объясняется не только прелестью новизны, но и истинным убеждением большинства публики в верности той основной идеи, которую я в ней защищаю.

   Многочисленные переводы на иностранные языки подкрепляют меня в этом мнении. В 1874 году появились следующие переводы:

1) венгерский — Венцеля в Песте.

2) русский анонимный, помещенный в Юридическом Вестнике

3) второй русский Волкова в Москве

4) новогреческий Лапласа в Афинах.

5) голландский Ван-Гамеля в Лейдене.

6) румынский в газете «Romanulu» (в Бухаресте).

7) сербский Христича в Белграде.

8) французский Meydieu в Вене и Париже.

9) итальянский Рафаэля Мариано в Милане и Неаполе,

10) датский Гребе в Копенгагене.

11) чешский анонимный в Брюсселе.

12) польский Матакевича в Лемберге

13) кроатский Гинковика в журнале «Право» и затем самостоятельным изданием.

В 1879 году:

14) шведский Ивар-Афоселиуса в Упсале

15) английский Джон Лэлора в Чикаго (вышел 2-м изданием).

В 1881 году:

16) испанский Адольфо-Поседа-и-Биаско в Мадриде.

17) второй английский Филлипа Эсворс (Asworth) в Лондоне.

18) второй испанский Альфонсо-де-Пандо-и-Гомез в Мадриде

В 1885 году:

19) португальский Джойо Вьейка де Ариньо в Бразилии.

20) японский Ничи в Токио.

21) второй французский Меленёра в Париже.

   В позднейших изданиях я опустил прежнее начало этого сочинения, так как оно (т.е. начало) содержало в себе мысль, которая при том ограниченном объёме, который я нашел возможным ей удалить могла бы быть не совсем правильно понята. Быть может, я должен был бы в виду широкого распространения моей книги в среде обще-образованной (не специальной) публики, опустить некоторые части, интересующая более специалистов, как напр. заключение, где я излагаю современную теорию римского права. Если бы я мог предвидеть популярность этой книжки, то я придал бы ей совершенно другой вид; но так как образована от доклада, читанного юристам, то она осталась верна от начала до конца своему первоначальному назначению, и я теперь также решил ничего в ней не изменять, так как это обстоятельство не помешало широкому распространенно ее в среде непосвященной в юридические науки публики. В самой теме я не сделал в последующих изданиях никаких изменений. Основная идея всего сочинения представляется для меня настолько верной и непоколебимой, что я считаю лишним оспаривать какие-либо возражения против нее. Кто не чувствует, что, когда постыднейшим образом попирается ногами его право, дело идет не только об объекте спора, но и об его собственной личности, кто в таком положении не чувствует нравственного побуждения к ограждению своего права, — тому нельзя помочь, и мне совсем не интересно заниматься его обращением. Это тип, и его существование нужно признать за совершившейся факт; я бы назвал его правовым филистером: доморощенный эгоизм и материализм — являются его отличительными признаками. Он бы не должен был быть Санхо Пансо права, если бы он не считал Дон-Кихотом всякого, кто при ограждении права преследует какие-либо другие интересы, кроме интересов его дорожной сумки. Для него я не имею другого слова, кроме сделавшегося известным со времени Канта выражения: «кто делает себя червяком, тот не должен жаловаться, если его топчут ногами». В другом месте называет Кант это дозволение другим топтать ногами мое право «нарушением обязанности человека в отношении самого себя» и из «обязанности в отношении человеческого достоинства в нас» выводит он правило: «не дозволяйте свое право безнаказанно попирать ногами». Ту же самую мысль развил я в своем сочинении; она записана и тысячу раз проявлялась в сердцах всех здоровых индивидуумов и народов. Единственная заслуга моя заключается в том, что я эту мысль систематически обосновал и придал ей большую точность и определенность. Интересным дополнением к моему сочинению может служить труд Д-ра Шмидля «Учение о борьбе за право в приложение к иудейству и к древнейшему христианству — Вена 1875 г.». Выражение еврейского правоведа, что «должно быть безразлично, будет ли объектом права пфениг, или сто гульденов», вполне согласно с тем, что я высказал ниже. Поэтическую обработку этой темы дал Карл Эмиль Францоз в своем романе «Борьба за право», о котором я тоже упомянул, Критических статей, вызванных моим сочинением в немецкой и иностранной литературе так много, что я не берусь их перечислить. Предоставляя самому сочинение доказывать правильность защищаемых им воззрений, я ограничусь только двумя просьбами по адресу тем, которые считают себя призванными меня оспаривать. Во первых пусть они путем умышленного превратного понимания моих воззрений, не приписывают мне желания дать возможность оправдания спорам, ссорам и кляузничеству, тогда как я требую борьбу за право только в тех случаях, когда посягательство на право в то же время содержит в себе неуважение личности. Уступчивость и снисхождение, кротость и миролюбие, соглашение и отречение от осуществления права находят и в моей теории подобающее им место. Она выступает только против не достойного непротивления произволу, обусловливаемого трусостью, инертностью и нетерпением.

   Вторая моя просьба заключается в том, чтобы серьезно желающие вполне уяснить себе мою теорию попробовал противопоставить заключающейся в ней позитивной формуле практического содержания другую позитивную формулу; тогда он бы скоро понял, к чему она его приведет. Что должен делать правообладатель, когда его право попирается ногами? Кто сможет на этот вопрос привести отличный от моего неоспоримый, т. е. согласный с существом правового порядка и идеей личности, ответ, тот меня побил; кто этого не может, тому предоставляется выбор или присоединиться ко мне, или же удовольствоваться той половинностью, которая является отличительным признаком всех неясных умов и которая приводит только к заявлению неудовольствия и отрицания, но никогда не к созданию собственного воззрения. В чисто научных вопросах можно прямо указать на ошибку даже тогда, когда указывающие не в состоянии заменить ошибочную истину — позитивной, но в практических вопросах, где твердо установлено, что действовать необходимо и является вопросом только как действовать, в таком случае недостаточно ограничиться отклонением какого-либо позитивного указания, как ложного, но нужно взамен его привести другое. Я жду, чтобы таковое по отношению к приведенному мною явилось, но до сих не было на это ни малейшего намека. Только относительно одного побочного обстоятельства, в сущности не имеющего никакого отношения к моей теории, да позволено мне будет высказать несколько слов, так как против него восстают даже те, которые во всем остальном со мною совершенно согласны. Это мое мнение об нанесенной Шейлоку несправедливости. Я не требовал, чтобы судья признал действительным документ Шейлока, но раз признав его, он не должен был уже при осуществление права снова уничтожать его крючкотворною хитростью. Судья имел выбор признать или не признать действительность документа. Он сделал первое, и Шекспир представляет дело так, что на основании права это решение было единственно возможным. Никто в Венеции не сомневался в действительности документа; друзья Антонио, сам Антонио, дож суд — все были согласны что за евреем его право.

   В полной уверенности в своем признаваемом всеми праве призывает Шейлок помощь суда и «мудрый Даниель» после тщетной попытки склонить алкающего мести кредитора к отречению от своего права, в конце концов признает его. И за тем после того, как произнесен приговор; после того, как всякое сомнение в праве еврея устранено самим судьей, и никакое возражение этому праву не может быть высказываемо; после того, как все собрание, вполне согласное с дожем, покорилось неотвратимому приговору права, — после всего этого, когда уже победитель, вполне уверенный в своем деле, хочет приступить к тому, к чему его уполномочивает приговор, тот же самый судья, который только что торжественно признал его право, уничтожает его при помощи такой жалкой и ничтожной увертки что она недостойна серьезного возражения. Может ли быть мясо без крови? Судья, признавши за Шейлоком право на фунт мяса из тела Антонио, признал тем самым и право на кровь, без которой мясо не может быть; и, кто имеет право вырезать фунт мяса, вполне вправе при желании взять и меньше. И то, и другое воспрещается еврею. Он может взять только мясо без крови, и ровно фунт мяса, ни больше, ни меньше. Сказал ли я что-нибудь лишнее, утверждая, что еврей обманут в своем праве? Правда, сделано это в интересах гуманности, но разве нарушение права, совершенное ради гуманности перестает быть таковым нарушением? И, если уже цель должна оправдывать средство, то почему же не представить сразу этого, почему только после приговора?

   Возражение против защищаемого здесь воззрения, громко выступавшее несколько раз со времени появления в свет этого сочинения, выразилось после шестого издания (1880) в двух книжках юристов. Первая из них - книжка президента земского суда Питчера под заглавием: «Юрист и поэт». Я представляю основное зерно воззрений автора его собственными словами: «Хитрость побеждается большею хитростью, мошенник попадает в свою собственную пасть». Первой частью своего положения он повторяет только мое воззрение; я ничего другого и не утверждал кроме того, что Шейлок обманут в своем праве хитростью, но может, и должно ли право прибегать к таким средствам? На это автор не ответил, и я сомневаюсь, чтобы он, в качеств судьи употреблял подобные средства. Что же касается второй части, то я ставлю вопрос на следующую почву: раз закон Венеции признал действительной такую расписку, то можно ли считать еврея мошенником, когда он этот закон призвал, и, если в этом можно видеть злой умысел, то кто в том виновен, — еврей, или закон? Подобной дедукцией мое воззрение не опровергается, а подкрепляется. Другого пути придерживается книга проф. Колера - «Шекспир на форуме юриспруденции». — По его словам сцена судьи в «Венецианском купце» содержись в себе «квинтэссенцию существа и бытия права, и более глубокую юриспруденцию, чем все десять книг пандектов, и открывает нам более глубокий взгляд на историю права, чем все исторические сочинения, начиная от Савиньи и кончая Иерингом». Мы надеемся, что часть этой феноменальной заслуги Шекспира в области юриспруденции падает также и на Колумба, который первый открыл этот Новый Свет права, до сих пор совершенно незнакомый юриспруденции; по закону о находке клада ему принадлежит половина — награда, — которою он, в виду им самим приписанной ей неизмеримой ценности, может вполне удовлетвориться. Я должен предоставить читателю самом у удостовериться в той «массе юридических идей, которые Шекспир провел в этом произведении», хотя я и не беру на себя ответственности посылать прилежную в отношении права молодежь в школу Порции, где проповедуется новое Евангелие права. Во всем остальном Порции честь и слава! Ее приговор — «есть победа очищенного правосознания над мрачною ночью тогдашняго правового порядка», — победа, которая покоится на ложном основании и прячется под личиной ложных мотивов только в силу необходимости и которая, все-таки, великая победа, — победа не только в отдельном процессе, но и во всей истории права; «это солнца прогресса которое снова бросило в зало суда свои согревающие лучи, и царство Сарастра торжествует над силами мрака». К Порции и Сарастру, с именами которых связал автор начало обетованной юриспруденции, надо присоединить и дожа, который до сих пор был связан оковами прежней юриспруденции и находился во власти «мрачных сил ночи» и который, благодаря избавительному слову Порции, освободился и пришел к сознанию «Мировой исторической» миссии. Он основательно исправляет свое прежнее заблуждение. Во-первых он объявляет Шейлока виновным в покушении на убийство. «Если в этом и заключается доля несправедливости, то такая несправедливость вполне обоснована с всемирно-исторической точки зрения: она есть историческая необходимость, и внесением этого элемента Шекспир, как историк права, превзошел самого себя. Наказать Шейлока сверх отказа в иске — явилось необходимостью для увенчания победы, которая повлекла за собою провозглашение новой идеи права». Затем он приговаривает еврея стать христианином. И «это требование содержит в себе универсальную историческую истину. Это требование противоречит нашему чувству и свободы исповедания, но оно вполне соответствует ходу всемирной истории, которая обращала тысячи людей не кротким словом убеждения, а грозящей рукою палача». Это — «согревающие лучи, которые солнце прогресса бросает в зало суда»: — иудеи и еретики испытали его согревающую силу на кострах Торквемады! Таким образом торжествует свою победу царство Сарастра над силами мрака. Порция, как мудрый Даниель, повергающая основы предыдущего права, дож, следующий ей, юрист, восприимчивый к «более глубокой юриспруденции и квинтэссенция существа и бытия права» и оправдывающий поэтому одним словом «всемирно-исторический», все ее изречения — и довольно! дело сделано! Вот он — форум юриспруденции, на который приглашал меня автор. Он уже должен извинить меня, если я за ним не последую, ибо во мне еще сидит слишком много старой юриспруденции из пандектных книг для того, чтобы я приобщился к новой эре, которую он открывает. И я не могу позволить сбить себя с той дороги, которой я придерживаюсь в области истории права, тем заявлением, что, если я только обладал бы проницательным оком того автора, то я бы мог в «Венецианском купце» почерпнуть более глубокие взгляды на существо права, чем во всех источниках положительного права и всей исторической литературе права нашего столетия, начиная от Савиньи вплоть до нашего времени.

   Статья, помещенная по поводу издания английского перевода в Чикаго в американской газете «Albany Law Journal» за 27 дек. 1879 г. объявляет мне, что воззрение на приговор Порции, которое я защищаю, появилось уже раньше в этой газете, и что настоящий автор этого мнения не может объяснить появления его в моей книжке иначе, как совершением плагиата («украдено» выражается он в не совсем принятой форме). Я не хотел скрыть от немецкой публики этого открытия; дальше его ничего не может быть в области плагиата, ибо я во время своей работы не только не имел этого издания, но даже не знал об его существовании. Быть может впоследствии я узнаю, что все мое сочинение вообще я не сочинил, а только перевел с английского перевода на немецкий язык. Впрочем редакция Albany Journal’а ответила на мое опровержение в одном из последующих номеров (№ 9, 28 февраля, 1880 г.), что все это было шутка. Хорошими шутками забавляются за океаном!

   Я не могу закончить это предисловие, не сказав несколько слов в память той женщины, которой эта книжка была посвящена еще при первом издании. Со времени выхода в свет девятого издания неумолимая смерть похитила в лице ее моего друга, правом назвать имя которого я так горжусь. Она была одной из наиболее выдающихся женщин, которых я когда либо встречал в моей жизни, выдающаяся не только своим умом, необычайною образованностью и начитанностью, но и прекрасными качествами сердца и характера, и я считаю свое призвание в Вену за одно из счастливейших обстоятельств моей жизни, так как оно дало мне случай ближе с нею познакомиться.

   Пусть эта книжка, носящая на заголовке ее имя служить для сохранения его на ряду с моим в более отдаленных кругах на то время, на какое она продержится: в более тесном кружке истории литературы это имя само завоевало себе почетное место прекрасными заметками о Грильпарцере, с которым обладательница его была в дружеских отношениях.

Д-р Рудольф фон Иеринг,

Геттинген, 1 июля 1891 года.

 

Предисловие к XI изданию.

   Ровно год спустя после того дня, когда написаны были предыдущая строки, посвященные памяти скончавшегося друга, появились первые симптомы болезни, сведшей в могилу, несколько месяцев спустя, самого автора «Борьбы за право». 17 сентября 1892 года скончался Рудольф Иеринг, но не умерла с ним вместе живая сила его творчества, которая продолжает жить в его произведениях. С внешней стороны ее жизнь проявляется в целом ряде новых изданий его сочинений, в том числе и этой маленькой книжки, разнесшей его имя по всему цивилизованному миру и сделавшей его призывным кликом к подъему чувства чести и правосознания. Не без основания находили в гордом самоограждении личности, которое так настойчиво проповедует «Борьба за право», характерную черту предков того народа, от которого их славный потомок ее получил. Навряд ли он сам сознавал это, так как его могучий дух и ширина кругозора далеко удалили его от того маленького замкнутого мира, в котором небольшой народ фризов в течении нескольких столетий тихо работал над ограждением своего существования. Но, и сам не зная этого, создал Иеринг в своей «Борьбе за право» живой памятник мужественному духу своего народа.

Гёттинген в ноябре 1894 г.

В. Эренберг.