ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ПЕРЕВОДУ
 

     Дюги, последнее произведение которого мы в русском переводе предлагаем вниманию читателя, является, несомненно, одним из самых талантливых и ярких провозвестников этих новых идей и смелым и последовательным противником традиционной доктрины. В пылу борьбы с этой доктриной он нередко увлекается и выставляет положения, бьющие дальше намеченной им цели, но основной мотив его воззрений, несомненно, вытекает из назревших требований переживаемого нами времени и идет навстречу тому идейному движению, которое все решительнее в наши дни пробивает себе дорогу во всех сферах государственной жизни.

     Основное заблуждение господствующей доктрины Дюги видит в воззрении на государство как на коллективное лицо, обладающее непреодолимой силой все и вся подчинять своему абсолютному господству: оно определяет направление культурной жизни, оно же и создает право; если государство в своих действиях ограничено правом, то лишь постольку, поскольку оно само того хочет: оно суверенно, т.е. определяется не стоящими над ней нормами, а своей собственной волей.

     Дюги решительно отвергает эту доктрину. Право, по учению Дюги, возникает до государства: оно зарождается с первыми признаками общественности. С того момента, когда люди стали не только сталкиваться друг с другом, но и вошли в более или менее устойчивые друг к другу отношения, должны были зародиться правила, определяющие эти отношения. Жизнь в обществе немыслима без известной дисциплины, а эта дисциплина есть не что иное, как признание правил, независимых от субъективных хотений отдельных людей и подчиняющих себе этих людей в силу своего внутреннего авторитета.

     Эти социальные нормы нельзя смешивать с предписаниями морали. Они регулируют лишь внешнее поведение людей и не обращаются к внутреннему миру человека, к его чувствам, мыслям и желаниям; они далее регулируют лишь те внешние акты людей, которые имеют известное значение в общественной жизни.

     Эти нормы, далее, не имеют ничего общего и с теми абсолютными правилами, которые выдвигает школа естественного права и которые она противопоставляла предписаниям положительного права. Социальные нормы суть явления исторические и как таковые текучи и изменчивы: возникая вместе с первыми зачатками общественности, они растут и развиваются по мере того, как усложняется и видоизменяется общественная жизнь. Социальные нормы, как их понимает Дюги, никоим образом нельзя противопоставлять положительному праву, ибо эти социальные нормы, с его точки зрения, относятся к положительному закону, как содержание относится к форме. Законодатель, по воззрению Дюги, не творит юридических норм, а лишь констатирует и формулирует сложившиеся независимо от чьих-либо индивидуальных воль социальные правила, вытекающие из общественной солидарности и являющиеся необходимыми требованиями мирного сосуществования людей. Каждый положительный закон, если только он представляет собою жизнеспособный фактор, включает в себя социальную норму, которая образует собою его нормативное содержание. Но закон кроме социальной нормы может содержать в себе и определения, которые имеют целью организовать мероприятия, обеспечивающие применение закона. Эту часть закона Дюги называет конструктивной частью в отличие от той части, которая заключает в себе предписание самой нормы и которую он называет частью нормативной. Лишь последняя составляет существенное содержание закона. Она обязательна для всех и обязательна не потому, что она заключает в себе объективную норму права. Конструктивная же часть содержит в себе лишь технические предписания правительственным агентам и имеет поэтому отношение лишь к ним.

     Мы здесь должны остановиться в изложении учения Дюги: мы дошли до того тезиса в его доктрине, который не может не вызвать с нашей стороны самых серьезных возражений.

     Отметим прежде всего, что тезис этот стоит в противоречии с основной тенденцией доктрины. В самом деле, если власть правящих есть фактическое преобладание более сильных, то не безнадежны ли все попытки связать это господство сильных с правовыми нормами? Если правящие обязаны своей властью над управляемыми фактической силе, то что может обязать их пользоваться этой властью в пределах права? Власть, покоящаяся не на праве, а на силе, всегда будет иметь своей тенденцией развертывать и расширять эту питающую ее фактическую силу и всегда будет стремиться этой силой побороть все, что стоит ей поперек дороги и что может стеснять ее свободный разгул. Воззрение Дюги, по которому власть в государстве всегда принадлежала и всегда будет принадлежать людям фактически сильнейшим, непримиримо с его же воззрением на связанность власти правом. Оно и не согласуется с его рассуждениями о наилучшей организации власти. Эта организация, по его словам, должна как можно более охранять индивидов против произвола и низводить до минимума опасность нарушения права со стороны правящих лиц. И одним из действительных к тому средств является, по Дюги, существование парламента, избранного всеобщим голосованием. Но говорить с одной стороны об организации власти, предписанной и урегулированной нормами права, а с другой видеть во власти фактическую мощь сильнейших - это значит выставлять два исключающих друг друга положения. В самом деле, или государственная организация существует и тогда правителями является не фактически сильнейшие, а те, которые призваны этой организацией отправлять государственные функции, или же этой организации не существует и мы имеем дело лишь с фактическими отношениями и тогда нельзя говорить о государственных учреждениях, имеющих целью обеспечить закономерность управления.

     Несомненно, что в области государственного властвования, понимая это выражение в широком смысле, существует и фактические отношения, но столь же несомненно. Что эти фактические отношения имеют тенденцию приобрести устойчивый характер и облечься в правовые формы. Те же из этих отношения, которые разлагаются, не вылившись в такие формы, представляют собою преходящие явления, которые никоим образом не могут быть признаны характерными элементами государственной жизни. Нельзя поэтому, как это делает Дюги, рассматривать государственную власть как отношение, осужденное по самой своей природе навсегда оставаться фактическим и для правовой организации неуловимым. Развитие современного государства и характеризуется именно тем, что иррациональные элементы постепенно иллиминируются из политического обихода и что фактические воздействия уступают место правом урегулированным актам.

     Отмечая неправильность воззрений Дюги на природу государственной власти, мы, как мог в то убедиться читатель, стали на точку зрения самого Дюги и старались показать, что эта неправильность есть не что иное, как уклонение от тех основных начал, на которых покоится доктрина французского ученого. Наши критические замечания, таким образом, лишь рельефнее подчеркнувши эти начала и полнее осветили их глубокое значение для построения учения о правовом государстве.

     В тесной связи с этими началами стоит и та идея, которую Дюги развивает в последнем отделе своей книги. Централистическое государство, говорит здесь Дюги, монополизировавшее принуждение и сосредоточившее в своих уроках все публичные функции, должно постепенно уступить место новому фазису в политическом развитии. В котором на смену автоматизированной народной массы, механически руководимой из центра, выступит дифференцированное общество, расчлененное на социальные группы, объединенные общими интересами: профессиональными, политическими и др. Дюги отмечает те быстрые успехи, которые в наши дни делает эта самоорганизация общества, и в этих быстрых успехах он с полным основанием видит наступление нового государственного порядка, который распределить с каждым днем нарастающие и все усложняющиеся социальные задачи между самозародившимися союзами. Дружная же и согласная работа этих союзов будет обеспечиваться не мертвящим давлением из центра, а живой внутренней дисциплиной, выпадающей на долю народов, признающих своим верховным владыкою не личную власть правителей, а недосягаемый субъективным хотением авторитет права.
 

А.С. Алексеев

Москва

1 марта 1909 г.